Судан – нечто большее, чем очередной переворот
Новостные агентства пестрят сообщениями о новом перевороте (попытке переворота) в Судане. Интерес наших медийщиков понятен – зимой завершилось обсуждение соглашения о создании пункта материально-технического снабжения ВМФ России в Судане. Принципиально договоренность была достигнута еще при бывшем президенте Судана О. аль-Башире, который управлял страной с 1993 года, но суданского лидера в 2019 году от власти отстранили. Договоренность с новым правительством была достигнута заново к концу 2020 года, но и тут все уперлось в согласительный процесс внутри самого Судана.
Новое правительство представляло собой две группы военных, находившихся между собой в напряженных отношениях. Консенсус этих групп должен был еще опираться и на положительное решение региональных племенных корпораций, поскольку Судан даже после раздела на северную и южную часть все равно поделен внутри на несколько субрегионов. Этот процесс с перерывами занял почти два года.
Ряд обозревателей увязывает нынешнее обострение как раз с финализацией согласительной кампании по нашему ПМТО, которое рассматривается как элемент китайско-российской экспансии в Центральную Африку. Есть мнения противоположные, где акцент делается на внутрисуданских элитных противоречиях, а по вопросу ПМТО, дескать, имеется положительное мнение с разных сторон, и не важно, кто одержит в этой борьбе сегодня верх.
Каждый из подходов имеет свою аргументацию, но в данном случае хотелось бы подчеркнуть тот факт, что Судан – это, конечно, африканское государство по географии, но исторически оно является частью т. н. «арабского мира». Китайско-российскую экспансию в Центральную Африку действительно сложно отрицать, в конце концов именно Китаю Судан за последние годы задолжал ни много ни мало, а более 60 млрд долларов, но рассматривать процессы в Судане вне актуальной повестки Ближнего Востока было бы не корректно. Да это и не даст практических результатов.
Другое дело, что внутренние суданские дела, общеарабские, российско-китайские, африканские необходимо расставить в определенной последовательности и проследить функциональную зависимость. А потом уже попробовать сделать выводы о том, в рамках какой стратегии Судан мог бы быть полезен в наибольшей степени и наоборот. И не исключено, что именно ближневосточные тенденции последнего времени, тот самый «арабский фактор», могут в итоге оказать решающее значение.
Судан является довольно древней культурой, которая исторически балансировала между египетской и арабо-индийской торговлей. В Средние века в Судане произошло несколько крупных волн арабской миграции, которые изменили состав населения на арабский и смешанного типа. Сформировался довольно сильный очаг исламской культуры, позднее вошедший в орбиту Османской империи. Однако вошел он туда скорее номинально, как зависимая часть Египта. При этом даже исламскую религию местные племена понимали несколько по-своему, поскольку приоритетом обладали различного рода суфийские ордена (лидерство Кадрия) и братства (в наши дни это Ансар и Хатмийя). Родовые же связи тянулись не на север в Египет, а на восток – в Йемен, Ирак и Аравию.
Зависимость от Египта рассматривалась как номинальная и, помимо традиционной торговли, суданцы вполне освоили два канала – невольничий и военных наемников. При этом исторический фокус заключается в том, что последнее занятие остается для Судана актуальным и по сей день – суданские наемники принимали участие практически во всех конфликтах, они светились на Кавказе, в Ираке, Сирии и, естественно, Ливии и Йемене.
Подталкивая, а где-то и модерируя процесс распада Османской империи, Британия выступила союзником Египта. Помогая Египту вернуть под контроль «исторические территории», британцы преследовали цель максимального контроля течения Нила и выдавливания конкурентов из соседних колоний. С распадом Османской империи в Судане сформировался отдельный тип суфийского теократического государства, где верховная власть принадлежала аж самому Махди, как титуловал себя М. Ахмад, который объединил в XIX веке Судан и выбил оттуда египетскую администрацию.
Эта система имела столь значительные особенности, что на них надо остановиться подробнее. Эти особенности до сих пор сохраняют важное значение. С идеей Махди (последнего общего имама, который в финальные дни будет помогать Иисусу) связан целый концептуальный пласт, который разделяет направления в исламе. Это вообще один из важнейших маркеров «свой-чужой». Концепция Махди у суннитов – это человек, рожденный от женщины по женской линии прор. Мухаммеда, который «руководит в молитве» в последние дни. У ряда шиитских и исмаилитских течений Махди – это скрытый имам, который уже существует.
При том, что Махди – это концептуальная часть и суннитского, и шиитского направлений, чтобы объявить себя Махди, религиозному деятелю потребовалось бы уникальное сложение исторических обстоятельств. И таким обстоятельством, которое делает Судан своеобразным феноменом, стало бурное развитие именно суфийских орденов (тарикатов). Оно не характерно для Аравии, аскетические практики закрепились в Ираке, затем распространились в Иран, Курдистан, Афганистан, но главное, что они нашли почву в Османской империи. Оттуда они распространились к нам на Северный Кавказ, в Египет и на юг в Судан. Но такого масштаба как в Судане не было нигде.
У. Черчиль, описывая битву при Омдурмане, где он принимал непосредственное участие, прямо называет противостоящую армию М. Ахмада «армией дервишей». Ни один регион за всю историю не собирал армию из 100 тыс. тарикатистов, а вот в Судане это получилось. Более того, сегодня в Судане армия состоит на 30 % из сторонников суфийских тарикатов, а 20 % – это сторонники современных форм модернистского ислама, который иногда называют «салафизмом». Другое дело, что в основе салафии лежит суннитское течение из Аравии.
А вот с кем был бывший диктатор О. аль-Башир? Прежде всего, с тарикатистами, где большое влияние имело и имеет известное течение «Братья-мусульмане». С 1960-х годов в Судане значительную роль играл исламский концептуалист Х. ат-Тураби, стараниями которого движение плотно срослось с суданскими религиозными корпорациями. Братья-мусульмане серьезно финансировались и со стороны Запада, и арабскими монархиями, поскольку являлись действенной формой противодействия СССР. Судан по историческим причинам шел в лидерах исламизации. До середины 1990-х именно в Судане находилась одна из резиденций У. бен Ладена.
Но с окончанием существования СССР ранее единый религиозный фронт оказался не нужен, и постепенно исламские течения различной степени радикальности стали развиваться вокруг турецкого проекта и панарабского. Обозначения эти условны, но на самом деле эрдогановская Турция сделала именно структуры «Братьев-мусульман» своей опорой, постепенно смыкаясь с Катаром, а Саудовская Аравия опиралась на новые формы, из которых потом вырастет в том числе и разветвленная Аль-Каида 2000-х годов.
В те годы вообще рождалось много новых течений и структур, что-то уходило в радикализм, что-то в т. н. «политический ислам». Так, бывший духовный лидер Судана ат-Тураби вообще ушел в своего рода «обновленчество» и стал сотрудничать с силами в Дарфуре и Южном Судане, разошелся с аль-Баширом и побывал в заключении.
Дрейф аль-Башира в сторону Турции и ее проекта был неизбежен, поскольку он сам продолжал плотно сотрудничать с прошлыми союзами, основанными на ихванской почве. Но одновременно он же вступал в трения с правительством Ас-Сиси в Египте, которое перекрыло «Братьям-мусульманам» кислород, имел формальные отношения с арабскими монархиями. Когда пришло время послать наемников на йеменскую войну, то он нашел способы спустить на тормозах эту помощь в официальной форме, и Саудовской Аравии, и ОАЭ пришлось организовать целую вербовочную кампанию из частного сектора.
Проблем с наймом в Судане они не испытывали и отправили в Йемен около 17 тыс. человек, другое дело, что на постоянной основе и под крылом государства там планировали «поработать» отряды джанджавидов – племенных арабских ополчений Судана, которые у аль-Башира долгое время служили своего рода опричниной во время дарфурского конфликта, а потом контролировали контрабанду и миграционный транзит в Ливию. Их лидер – М. Хиляль позже это припомнит аль-Баширу. Собственно, возглавлять этот экспедиционный корпус также должен был не простой офицер, а руководитель Сил быстрого реагирования М. Дагало, который является одним из лидеров нынешней попытки переворота.
Одно время аль-Башир поддерживал в Ливии маршала Х. Хафтара, но в Ливию решила придти Турция, и оказалось, что прошлые претензии Судана к правительству Сараджа могут быть урегулированы, а суданские формирования резко отложились от Хафтара, поскольку отношение к ним стало «неподобающим». Воевать с турецкими силами и поддерживать аравийские монархии аль-Башир не захотел. Именно так работали связи предыдущих лет, когда религиозные течения и формирования стали уже частью разных геополитических проектов.
Было бы странно, если б арабские страны не ответили на это, и ответ аль-Баширу пришел, особенно с учетом того, что Судан пообещал Турции полноценную военную базу. Впрочем, чувствуя шаткость положения и разрываясь между двумя силами, аль-Башир предлагает аналогичные шаги и России, даже запуская разработку документов.
Но в 2019 году армия и спецслужбы «консенсусом» смещают аль-Башира с поста, пользуясь ситуацией с продовольственным кризисом в стране. Что происходит после этого? От Эр-Рияда выделяется помощь в размере 3 млрд долларов, транши начинают поступать, несмотря на то, что правительство только формируется. А вот турецкий лидер, говоря о том, что Турция будет работать прагматично с официальным Хартумом, посетовал, что нехорошо, когда судьба аль-Башира «неизвестна». Больше так о бывшем лидере никто не озаботился.
Повис в воздухе и вопрос о российской военной базе или ПМТО. А куда, собственно, направился новый лидер А. аль-Бурхан? В Египет, в ОАЭ, а чуть позже в Эр-Рияд, прихватив с собой по дороге к М. бин Салману и главу Сил быстрого реагирования М. Дагало.
В 2021 году А. аль-Бурхан смещает с постов гражданских министров и премьера А. Хамдока, который являлся просто-таки эталонным прозападным управленцем, рукопожатным и в США, и в ЕС, бывшим сотрудником лоббистского агентства Deloitte & Touche и Африканского банка развития, чем вызвал волну негодования на Западе, но вовсе не у аравийцев. Хоть вопрос с базой и подвис, но в Судане начинают появляться силы всем известной ЧВК, а в феврале вроде бы и вопрос с ПМТО начинает сдвигаться с места.
Фактически он и начинает сдвигаться, поскольку нормализация отношений между Ираном и Саудовской Аравией строится через китайский арбитраж, а раз арбитраж китайский, то выплачивать различные накопленные предшественником кредиты проще через нефтяные запасы. Другое дело, что между этими запасами и на контроле различных теневых потоков находятся те самые силы, которые сегодня устраивают боевые действия.
И теперь вопрос в том, как распределяется влияние Турции и аравийцев на указанные в начале материала традиционные религиозные структуры в Судане. Если выяснится (а это произойдет в ближайшие дни), что аравийские монархии получили преимущественное влияние на тарикаты и братства, т. е. бывшее соотношение 30 % на 20 % изменилось в обратную сторону, то нынешние «путчисты» рискуют остаться со своими локальными в масштабе страны отрядами, а по сути дела (как у М. Хиляля) с подразделениями племенного ополчения, которому не под силу тягаться с армией. Пока все признаки указывают на то, что такое изменение действительно произошло, несмотря на то, что некоторые издания весьма бодро сегодня рапортуют об успехах «повстанцев». Кстати, а что это за издания? Ну, конечно, катарская «Аль-Джазира» и турецкие медиа.
Главный минус в подобном раскладе получает Турция, для которой Судан был бы хорошей точкой опоры и в плане демонстрации своей геополитической игры, и в плане противостояния за ливийские ресурсы. Большой плюс получают арабские монархии, которые возвращают Судан в традиционную арабскую торговую и политическую орбиту, а это крупный рынок не только товаров и услуг, но и религиозный плацдарм на Африканском континенте. Выигрывает и Египет, который сейчас также находится в синергии относительно общих процессов «нормализации всех со всеми» на Ближнем Востоке, тем более что у Египта есть спорные вопросы к Судану относительно сырьевых территорий.
У нас противостояние в Судане свяжут с вопросом строительства военно-морской инфраструктуры, но этот фактор не является сейчас приоритетным для региона. Для России, видимо, вообще имеет смысл задуматься над тем, насколько нам необходимо продавливать тему строительства ПМТО или военно-морской базы в принципе, учитывая, что политическая линия Судана в случае победы правительственных войск будет смещаться в сторону Аравийского полуострова, где у нас и с Саудовской Аравией, и с ОАЭ довольно прочные и прагматичные отношения, а Катар выступает как группа финансовой поддержки политики Турции, но не самостоятельный игрок. Тем более что ни ОАЭ, ни саудовцы не выступают против китайских инвестиций в регион.
Логистика для ЧВК вполне может обеспечиваться традиционными путями в рамках соглашений, а вот официальная база флота может создать почву для необходимой Западу сегодня риторики и информационных поводов: «пустили русских», «не пустили русских». Это тем более важно, что в суданском политикуме предостаточно фигурантов того же МУС за прошлые «заслуги», а в таких регионах, как Судан, так или иначе, но каждый сильный игрок (а там только крупных племен шестнадцать наименований) должен получить хоть какую-то долю от общего пирога.
Информация