Эрдогана объявили победителем. На что потратим следующие несколько лет?
Прошедшие 14 мая президентские выборы в Турции вызвали немалое напряжение не только в самой Турции, но и у всех без исключения соседей. В России подсчёт голосов превратился чуть ли не в онлайн трансляцию, хотя очень активно выборы освещали и на Западе. В общем-то это понятно и оправдано тем, какой вес в геополитическом противостоянии сегодня имеется у Анкары — в части России это южные ворота, и не только в Средиземноморье.
Автора несколько удивило то напряжение, с которым даже тюркологи ждали 14 мая. Их опасения во многом строились на завышенной негативной оценке для поддержки лично Р. Эрдогана и его Партии справедливости и развития мощного февральского землетрясения. Когда стало понятно, что усилия кабинета турецкого президента по устранению ущерба приносят конкретные результаты, то турецкого лидера практически перед выборами настигают симптомы заболевания (официально желудочный грипп).
Также многие обращали внимание на просто зашкаливающий уровень поддержки западными дипломатами, политиками, СМИ, НКО команды К. Кылычдароглу.
Но после того как выяснилось, что Р. Эрдоган восстановился довольно быстро, а с М. Инже был достигнут консенсус, стало понятно, что лидер Турции этот этап пройдёт со своими постоянными несколькими процентами выигрыша, правда, процентами решающими. Другое дело, что в плане медийной, эмоциональной накачки второй тур и голосование 28 мая требует от него недюжинной выдержки.
Итоги выборов 14 мая говорят сами за себя. Официально озвучены следующие проценты поддержки кандидатов: Р. Эрдоган — 49,5 % (27,134 млн) голосов, К. Кылычдароглу — 44,9 % (24,595 млн) голосов, С. Оган — 5,2 % (2,831 млн) голосов, М. Инже — 0,4 % (0,236 млн) голосов
То, что команда Р. Эрдогана в такой откровенно перегретой обстановке не стала «вытягивать» 0,5+ % голосов за пределы 50 %-го барьера, выглядит весьма рациональным и разумным решением.
Во-первых, в Турции административно тянуть голоса очень тяжело — в ряде регионов просто нет для этого электоральной базы, в крупных агломерациях и приморских провинциях всё отсматривается под микроскопом.
Во-вторых, при очевидно хороших шансах не имело смысла раскачивать уличные «дискуссии», контролировать которые довольно проблематично, да ещё и купировать при этом неизбежный шквал негатива из западных медиа. Часть политологов, играющих на поле противников Р. Эрдогана, видимо, питали какие-то надежды на то, что четвёртый претендент С. Оган вольётся в этот лагерь, но надежды эти не могли бы оправдаться даже в том случае, если бы «коллективный Запад» его на это откровенно вынудил.
Электоральная база С. Огана ещё более «самостийно-турецкая», чем многие сторонники самого Р. Эрдогана. В восточных провинциях, где Р. Эрдоган традиционно набирает минимумы (20-25 %) голосов (Ван, Муш, Агры, Карс и т. д.), этот электорат представляет ядро «правильной османской Турции», и даже согласие или несогласие их лидера в данном случае с поддержкой К. Кылычдароглу от них не даст последнему прибавки голосов. Да и проку оппозиции в этих голосах в целом немного — по 3-4-8 тысяч на каждую провинцию. А вот репутационно для карьеры политика сыграть такой шаг мог бы очень даже серьёзно.
Бороться можно было бы за усиление влияния в традиционно оппозиционных провинциях побережья, севера Босфора и столиц, но результаты таковы, что даже такая исключительно оптимистичная формула, как: все набранные голоса К. Кылычдароглу + 50 % всех голосов М. Инже + все голоса С. Огана в провинциях, где победил К. Кылычдароглу + 50 % всех голосов С. Огана в прочих провинциях, даёт результат, оппозицию не обнадёживающий. Р. Эрдоган — 50,8 %, К. Кылычдароглу — 47,9 %.
Да и борьба за эти голоса велась и пока ещё ведётся скорее гипотетическая. Там, где победил К. Кылычдароглу, серьёзно проседала доля С. Огана, что показывает, насколько их электоральный базис различен.
Для примера. Провинция Болу (центр): голоса за Р. Эрдогана — 60,9 %, его соперника — 31 %, С. Огана — 7,5 %. А вот провинция Ван (восток), где никогда Р. Эрдоган не набирал и не наберёт преимущества: у Р. Эрдогана — 35,6 %, у К. Кылычдароглу — 62,3 %, у С. Огана — 1,8 %. Провинция Тунджели (преимущество курды и субэтнос заза): Кылычдароглу — 80,3 %, Оган — 3,4 %.
И такие примеры можно приводить один за другим — там, где база оппозиции высока, база С. Огана низка, и наоборот. Кстати, и среди народности заза вовсе нет особых антипатий к Р. Эрдогану. Возьмём «их» провинцию Элязыг: Р. Эрдоган — 67,2 %, оппонент — 28,2 %, С. Оган уже 4,3 % и т. д. Исключения и обратные примеры есть (Эскишехир, Ыгдыр), но они не меняют приведённую тенденцию.
Поэтому другая известная формула, опять-таки не лишённая оптимизма: все набранные голоса К. Кылычдароглу + все проголосовавшие за М. Инже 14 мая + 100 % голосов С. Огана в регионах, где лидировал К. Кылычдароглу. И снова не более 47 %. Ведь и в крупнейших агломерациях (Стамбуле и Анкаре) лидер объединённой оппозиции хоть и вышел вперёд, но с минимальным отрывом.
Проще говоря, чтобы действительно победить своего оппонента с учётом результатов первого тура, кандидату от турецкой оппозиции требуется собрать почти 100 % других кандидатов. Реально ли это? Отнюдь.
Видимо, понимание нереалистичности такого сценария само собой вынудило К. Кылычдароглу вскрыть своё истинное отношение к России, которое проявилось в формулировках, подобных этой:
«Если я приду к власти, мы введём санкции против России.»
Сработало это только отрицательно, поскольку его же собственный электорат вовсе не чужд заработка на турпотоках, вызвало отповедь турецкого МИД, да и смотрелось явно не как заявление сильного политика. Сейчас К. Кылычдароглу вообще подал на Р. Эрдогана в суд за предвыборные ролики, что формально может правильно, но не то поле, что приносит конкретные голоса.
Стоит ли «выдохнуть» тем, кто опасался смены власти в Турции, ведь с экономической и геополитической точки зрения эта смена (при всей сложности настройки двусторонних отношений) действительно не сулила нам ничего позитивного? И да, и нет.
Конечно, плюс в том, что возможности для резких решений или разворотов в плане санкционного режима, вопросов проливов, торговли и проч. существенно понижаются, но есть и риски если не сегодня-завтра, то позже уже попасть в жернова куда как более крупных изменений. «День простоять, да ночь продержаться» как принцип хорошо работает, если есть понимание резервов и план на будущее, есть внятная концепция и модель с учётом будущих изменений себя и у соседей. А если таковых нет или они есть только в виде набросков?
Автору неоднократно приходилось сталкиваться с идеей того, что развитие стратегических отношений с Турцией «исторически ненадёжно», а с таким лидером, как Р. Эрдоган, тем более. В какие-то периоды времени эта идея бытовала более широко, в другие — менее. В самой Турции, кстати, ситуация аналогичная. Но, как представляется, проблема лежит не в истории российско-турецких отношений или личных особенностях лидеров, а в тех объективных процессах, которые зачастую высокопарно политологами называются «процессами глобальной трансформации».
Называть-то называются, но зачастую конкретикой этот набор терминов не подкрепляется, чем подрывается, кстати, и доверие к таким формулировкам. И очень зря, потому что без концептуального понимания невозможно смоделировать решения — как, находясь в тисках таких объективных процессов, строить политику и экономику. В том числе и в таком практическом ключе, как отношения России и Турции.
А ведь таким странам, как Россия, Турция, Япония, как и США, ошибка в таком моделировании грозит не просто лишними затратами. Те процессы «трансформации», которые мы наблюдаем, это не «фазовый кризис», не «структурный», не «кризис модели расширенного воспроизводства», даже не кризис «долларовой модели» — это тупик самой системы товарного обмена, который по своей природе был изначально неравноценным. А неравноценность обмена всегда вела к стоимостным перекосам.
Что такое стоимостной перекос? Это ситуация, при которой ресурсы из одной отрасли или товарной системы критически перераспределяются в другие. И одно дело, когда у вас заканчивается трудовой ресурс, как в Древнем Риме, заканчивается золото, как в Средние века, или рынок сбыта, как в начале 20-го века, и другое, когда вы даже стоимость товаров и услуг не можете установить в принципе.
Можно откровенно посмеиваться над сравнением исходной проблемы торговли и фактора прибыли с «историей Каина и Авеля», где первый принёс на весы неравноценную жертву, но именно этот фактор сегодня является реальной причиной другого библейского сюжета:
«…нельзя будет ни покупать, ни продавать.»
Как, кстати, и ещё одного:
«…имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет.»
Да, это аллюзии, но довольно уместные и подчёркивающие истоки проблем.
Диспропорция между отраслями достигла сегодня таких запредельных, титанических величин, что обычный директор производства на Западе просто технически не может скалькулировать стоимость продукции — его капитализация производства не растёт, а падает. Сколько ни вваливают в рост потребления уже прямым путём центральные банки, потребление не растёт.
Казалось бы, средства на покупку выделяются, потребитель может потреблять, почему же не выгодно производить? Да ровно потому, что эти «потребительские деньги» снова и снова оседают в тех отраслях и подотраслях, которые перегружают калькуляцию. Если заработная плата в сфере Х на 800 % выше, чем в вашей отрасли, но при этом ваша отрасль пользуется услугами сферы Х, а увеличить капитализацию вы в нынешней финансовой модели не можете, то есть ли смысл расширять производство? Добавим сюда реальное общее кредитное обременение потребителя, различные факторы, вроде той же пресловутой «политической тревожности», ещё и ещё. Мы получим модель, в которой нет «хороших решений».
Сколько ни бились с этим концептуалисты из различных клубов с 70-х годов, решений не находилось. То выравнивали региональное потребление через кредитование стран третьего мира, то боролись с рождаемостью, то осваивали рынки СЭВ и СССР — стоимостные дисбалансы только усиливались, поскольку сюда добавилась идея приоритета «высокотехнологичной сферы производства», которая только противоречия приумножала.
И это только принципиальные факторы, а сколько проблем принесла коррупция в международных организациях и кредитных институтах — якобы «объективно» что-то регулирующих. Это должно было повлиять и повлияло на страновую и региональную специализацию. Идея начала 1990-х — поделить страны на специализированные кластеры: сырьевой, трудовой, фабричный, финансовый, технологический — уткнулась ровно в исходную проблему — стоимость.
Не отрицая самого принципа «глобальности», регионы, зачастую сами не вполне осознавая, начали процессы и расстыковки друг с другом, и, наоборот, новой консолидации — не в отраслевые, а в стоимостные кластеры, где стоимость может быть сформирована «более справедливо». Другое дело, что надстройкой над этим движением остались и старые политические союзы, концепции, военные блоки, даже представители тех самых глобальных институтов, которые никуда из управления не делись, вместе с аппаратом и «клиентеллой». И эта надстройка зачастую буквально рвёт на части экономику, политику, элиты, да и в целом общество.
И собственно все эти «глобальные трансформации» в основе имеют главную причину — поиск такого союза, где можно относительно комфортно и даже «справедливо» совместно формировать стоимость. Некоторые лидеры (как Китай) предлагают одну модель — договорную, другие (как США) — административную, но каждая из них уже не совсем традиционно капиталистическая по своему характеру.
Турция в этом плане одна из самых неустойчивых систем. Стоимость товаров и услуг там преимущественно зависит от рынков ЕС и их реакции на то, какую концепцию в итоге выберут в США, но с другой стороны сырьевая составляющая одной ногой стоит на российском сырье и (немного) на наших рынках, зависит она и от колебаний продовольственного сектора. А вот сформировать свой «османский кластер» у Анкары, при всех усилиях, затратах, военных кампаниях, не получалось. В итоге и Средняя Азия, по сути дела, подписала долгосрочные договора о вхождении в китайский кластер.
Арабский мир со своей стороны пока ответил консолидацией, а также твёрдым требованием пересмотра капитализации в сырье, о чём в очередной раз недвусмысленно намекнули ЕС уже в Катаре, предложив «реалистично смотреть на вещи», торгуясь о долгосрочных поставках. Общей стратегии там пока не выработано, но углубление консолидации ещё больше будет ограничивать наших турецких соседей, неизбежно вталкивая их в американо-европейскую стоимостную систему. Турция будет бороться за углеводороды в Ливии, аккуратно сокращать (а никак не наращивать) российское сырьевое присутствие, при этом арабская консолидация будет ей ограничивать аппетиты в Северной Африке.
То есть даже сохранив при последней каденции Р. Эрдогана позиции по проходу в Средиземное море, наши возможности для стратегического сотрудничества неизбежно будут сокращаться. Пока Турция требует от ЕС максимальных преференций, периодически создавая проблемные поводы, в том числе и держа «в уме» кампанию против Греции, тактически для нас эти подходы в общем-то выгодны, поскольку отвлекают западные элиты на другие направления, но стратегически с нынешнего года у Анкары пойдёт отсчёт времени по интеграции в противоположный нам единый американо-европейский «супер-кластер» со своей концептуальной и стоимостной моделью. Это не имеет отношения к вхождению в ЕС, какой-то особый антироссийский блок и т. п., это просто другая модель, которая не будет стыковаться в своей основе с нашей. Турции ещё исторически повезло, что «европейский» избиратель расположился в регионах по периметру, а условно «османский» формирует ядро в центральных регионах, что удерживает страну от сценариев, подобных украинскому.
Поэтому было бы весьма прискорбно, если бы результаты этих выборов Россией были использованы в очередной раз как успокоительная таблетка. Было время, когда наши СМИ подавали выборы в США в 2016 г. в стиле «Трамп наш». Подавали потому, что именно таков был запрос на освещение от части наших же собственных элит. Убрал бы Д. Трамп «росчерком пера», даже имея реальные возможности чертить, объективные дисбалансы стоимости и неизбежную кластеризацию? Нет.
Поэтому есть опасение, что результаты выборов в Турции у нас по традиции будут восприняты как приглашение ещё пять лет вести дела «как обычно». А они будут эти пять лет при такой скорости процессов? Ведь беда в том, что даже столь привычная нашей элите парадигма «сырьевого гиганта» в силу описанных выше причин может перестать работать.
Что нам реально может дать некоторая передышка в плане выбора турецкого избирателя, так это возможность сосредоточиться на южном направлении — Иран и арабский Ближний Восток, пока ещё есть синергия по сырью, а в регионе нет единого взгляда и общей модели. И пока наши стратеги и аналитики рисуют карты, может, стоит на этой карте предусмотреть такой проект, как полноценная четырёхколейная железная дорога из Ирана в сирийский Тартус, благо что часть из неё надо просто восстановить и реконструировать. Что-то подсказывает, что она через некоторое время может пригодиться.
***
Эрдоган объявил себя победителем президентских выборов. Он поблагодарил граждан за «праздник демократии»
«Мы завершили второй тур президентских выборов с благосклонностью нашего народа. Я хотел бы выразить благодарность моей нации за то, что она подарила нам праздник демократии», — передает его слова CNN Turk.
Информация