Второй эшелон
Эксперимент
В ту весну мы стали субъектом еще одного эксперимента. Уж не знаю, чей злой гений придумал сделать в Советской Армии подразделения одного призыва. Видимо, не получив желаемых результатов в борьбе с неуставняком в виде дедовщины другими методами, решились пойти на этот шаг в ущерб многим укладам воинской жизни и службы.
В нашем отдельном танковом батальоне на тот момент было три танковые роты, мотострелковая рота с гранатометным и минометным взводами, разведывательный и зенитный взвод, небольшие взводы технического и тылового обеспечения и даже свой медпункт с аптекой. Поэтому, узнав эту новость, мы стали думать и гадать, как это будет выглядеть в батальоне.
…В танковых ротах получилось более-менее понятно. Сделали обмен личным составом между ротами с учетом прибывших из Печей молодых танкистов. Недостающих специалистов получили со стороны. Ко мне в роту прислали одного командира танка и одного механика-водителя из Слонимской дивизии.
Несколько сложнее было в мотострелковой роте, потому как она была одна в батальоне и, более того, единственной развернутой в бригаде. Поэтому в ней сделали разбивку по мотострелковым взводам. Ну а все отдельные взводы в этой роте, да и в батальоне оставили как есть.
Нельзя сказать, что все это пришлось нам по душе. В танковых войсках проблема дедовщины если и была, то в самом минимальном размере. Слишком маленькие были танковые экипажи, зато традиции дружбы и взаимовыручки, наоборот, очень сильны, что зародилось еще задолго до войны. Уж песню «Три танкиста, три веселых друга…» точно знали многие поколения советских людей. Поэтому мы бурчали и роптали про себя, но делать нечего – приказ есть приказ.
Получилось так, что вторая танковая рота в батальоне была укомплектована солдатами второго периода службы (пришедшими из учебной дивизии), третья рота – третьего периода, и моя первая – четвертого. Было у нас в роте и трое сержантов – командиров танков третьего периода, которые имели высшее образование, и служившие поэтому на полгода меньше, а соответственно должны были увольняться осенью вместе со всеми.
Единственным сержантом, которому оставалось служить еще год, был командир танка в третьем взводе, и за него я просил во всех инстанциях, включая начальника штаба бригады. Парень был умница, из казахстанских немцев, со светлой головой и золотыми руками. Его частенько забирали поработать в артцех ПТО, где он «ликвидировал последствия» нашей учебно-боевой деятельности, в основном, конечно, по мелочи – обрыв шнуров электроспусков на пулеметах, переборку капризных вкладных стволов.
Для нас он был особо ценен тем, что имел официальный статус «артмастера» и исполнял эту миссию на стрельбах, на которых, как известно, без такого специалиста стрельбу не разрешают. Так что постоянно искать и брать кого-то из ремроты было и не нужно.
Отношения между танкистами в батальоне после перетруски были ровными, многие были друзьями еще с учебки. Может, свысока смотрели на солдат из отдельных взводов, но совсем немного, лишь подчеркивая свою избранность и принадлежность к «Главной ударной силе Сухопутных войск».
Эти взводы были равномерно расселены с танковыми ротами и никогда особых проблем не создавали, жили с танкистами дружно, видимо, пропитавшись устоявшимися среди них взаимоотношениями.
Отдельно от всех у нас стоял медпункт батальона. После переформирования в отдельный, у нас появилось много разных должностей, был даже начальник аптеки. Потом их подсократили по штату мирного времени и оставили только на военное. Но каким-то образом из всей медицинской братии у нас оказался один сержант срочной службы – он был фельдшером и имел какое-то медицинское образование.
Еще в списках роты числился Почетный солдат – Герой Советского Союза. Для него в «красном углу» стояла кровать с красивым покрывалом и портретом на стене в изголовье.
Однажды он даже, когда приехал в бригаду, решил прилечь на нее, осчастливив нашего нештатного фотографа – начальника клуба. Естественно, во все остальное время кровать стояла свободной, лишь невольно привлекая взоры солдат на вечерней поверке, когда называли фамилию ее владельца.
Так вот, фельдшер имел свою кровать в расположении моей роты, но там практически никогда не спал, все время пропадая в бригадной медроте на вечном дежурстве. Мои остряки-солдаты прозвали его тоже «почетным солдатом», так как кровать практически всегда была пустой, при этом старшина заставлял ее поправлять и выравнивать со всеми остальными.
Сержант был немного не от мира сего, или, как говорили бойцы, «на своей волне». Тем не менее держались с ним ровно, не рискуя с ним спорить, особенно когда он иногда появлялся на утреннем осмотре и скептически комментировал желания отдельных лодырей попасть в Книгу записи больных. На ряду с этим сам был безотказным, все время выезжал на все наши стрельбы в должности дежурного врача (фельдшера), при этом официально заносясь в список администрации руководства стрельбой.
…Ну а у нас некоторое время шла притирка друг к другу в экипажах, во взводах, да и в роте в целом. Были отдельные трения между сержантами – командирами танков. Объективно многие из них были лидерами в своих ротах, имели заслуженный годом службы авторитет. А тут нужно было начинать все сначала, тем более что в одной роте таких лидеров оказалось сразу несколько человек.
На занятиях по боевой готовности выяснилось, что мои бойцы, хоть и в мелочах, но обучены действиям в составе взводов и рот немного по-разному. В принципе, это было предсказуемо, все привыкли к командам и правилам своих командиров. Пришлось урывками за две недели при любой возможности потренировать тактическим действиям в составе роты «пешим по-танковому», добиться слаженности, благо личный состав собрался в роте толковый и уже подготовленный.
Ну а урывками потому, что если намечались какие-либо работы типа накрыть мишенную обстановку, оборудовать новый рубеж на полигоне или еще что-либо подобное, то отправляли мою роту, давая возможность другим ротам полноценно заниматься.
На первых в периоде занятиях по стрельбе результаты неожиданно оказались весьма посредственными, видимо, сказывалось отсутствие слаженности экипажей. Потом, впрочем, все выровнялось. Рота была лучшей в батальоне по боевой подготовке. При этом все четко разложилось: рота второго периода стреляла на «2–3», третьего периода – на «3–4» и моя, четвертого – на твердую «4». Офицерам батальона все это очень не нравилось.
Получался, как это говорят сегодня, «разрыв шаблона», причем шаблона в хорошем смысле слова.
Как ни крути, экипаж – это маленькая семья, где есть свои традиции, где должны быть обучение и воспитание старшими младших, преемственность поколений. Да и потом есть такая неформальная сфера военной науки, как «танковое дело», которое можно познать только на практике, да при общении с людьми, которые сами прошли все его превратности.
Не знаю, как это выглядело у других, но через год-полтора вся разбивка по периодам как-то сама сошла на нет, потому что все перемешалось, особенно в пехоте. Там были и экипажи БМП после учебки, и солдаты, пришедшие с гражданки, и солдаты с высшим образованием, так что для соблюдения принципа комплектования подразделения по периодам нужно было бы каждые полгода всех перетряхивать, проводить огромную организационную работу. Игра явно не стоила свеч.
Эксперимент сочли неудачным, все отменили.
А в роте тем временем текущая жизнь как-то сама и перестроилась.
Текущая жизнь
Из всех занятий остались практически только стрельбы и вождения, которые жестко контролировались всей командирской вертикалью, да наряды в караул и на кухню, куда рота заступала, как правило, целиком. Остальное время рота «укрепляла учебно-материальную базу» не только бригады, но и всего нашего отдельного армейского корпуса.
Через пару месяцев после начала учебного периода вдруг оценки по стрельбе, особенно ночью, покатились вниз. Это было неожиданно, и мы с офицерами роты ничего не могли понять. Отнесли поначалу это к «дембельскому пофигизму», провели воспитательную работу, в том числе и в весьма жесткой форме. Без толку. Впереди замаячило партсобрание по моей персоне.
На душе было муторно, тем более я не понимал причин происходящего, и все мои умственные упражнения были безрезультатными. Комбат, который частенько всем говорил, что я уже перерос должность командира роты, начал разговаривать со мной на повышенных тонах.
Подсказал причину происходящего старшина роты – прапорщик, который никогда ранее не лез в боевую подготовку, так как никогда до этого не служил в танковых войсках. Он и рассказал, что из разговоров подчиненных понял, что на стрельбе очень часто члены экипажа меняются между собой. И не только командир танка с наводчиком, что положено по Курсу стрельб, но и с механиком-водителем.
Все это он узнал из разговоров солдат, которые не сильно его стеснялись. То есть получалось, что во время стрельбы за наводчика садился механик-водитель, а машину вел наводчик или командир танка.
Первая же стрельба при тщательном контроле все это и подтвердила. Уже на исходном рубеже танкисты становились за кормой танка в своем определенном порядке, ну а с вышки было невозможно понять по одинаковым черным спинам в комбинезонах и по шлемофонам, кто есть кто и на какое место в танке садится. Увидеть это удалось только с помощью бинокля, да взятого специально для этого ТЗК – оптического прибора с большим увеличением.
Вот так, как оказалось, ларчик просто открывался. Вот и причина низких результатов в стрельбе! У бойцов обнаружились все признаки «звездной болезни» и попытки получить побольше фактуры для баек после увольнения в запас. Опять же, сказалось желание повыпендриваться и показать друг другу, что и в своих прежних ротах они были профессионалами.
Естественно, пришлось поговорить с подчиненными, жестко вернуть все на свои места.
Пришлось придумать даже довольно изощренную форму наказания – на политзанятиях я поручил сержантам, у которых был руководителем группы, писать сочинение «Почему мой экипаж стреляет плохо», при этом те, кто не справился с первого раза, переписывали его в личное время под сочувствующие взгляды всей роты.
Ну а старшина пошел еще дальше. Он нарисовал белой краской на спинах комбинезонов большие буквы «К», «М» и «Н» по должности их владельцев.
Обычно довольно мягкий, он включил все свое зверство и заставил роту ходить так по бригаде, несмотря на насмешки других танкистов. Ну а на стрельбе, естественно, уже было очень хорошо видно, кто занимает какое место в танке по команде «К бою». Впрочем, бойцы и сами сказали, что все поняли, зря ребячились.
Контрольную стрельбу перед предстоящим батальонным тактическим учением рота отстреляла на твердую четверку, немного не хватило до пятерки, при этом было видно, что бойцы старались.
В том году бригадное учение не планировалось, поэтому батальонное тактическое учение с боевой стрельбой по определению являлось вершиной нашей подготовки. Поскольку батальон был единственным развернутым в бригаде, наша оценка автоматически становилась оценкой бригады, тем более осенью итоговой проверки тоже не предполагалось.
Может, поэтому в батальон зачастили бригадные начальники родов войск и служб, которые досконально проверяли материальную часть и проводили занятия.
Газировка
Из всего этого запомнился начальник артиллерии, который провел занятия с офицерами батальона. Поскольку бригада была «заточена» на рейдовые действия в глубоком тылу противника, она должна была выполнять задачи рейдовыми отрядами и группами.
Поэтому теоретически роте в состав рейдовой группы могла быть придана артиллерийская батарея. Естественно, представления о том, как ею руководить, у командира танковой роты были самые туманные. Наш начальник артиллерии бригады, большая умница и знаток своего дела, понимая это, разложил для нас все по полочкам.
Особенно напирал на то, что не нужно сильно умничать, а ставить задачи простым и ясным языком. Потому как «артиллеристы не самые тупые люди в армии», они сами все сделают как надо. Попросил только не ставить невыполнимых задач, поменьше напирать на слова «подавить» и «уничтожить».
Очень тщательно готовили танки. Как-то раньше никогда близко не видел проверку противооткатных устройств – обычно специалисты службы РАВ неохотно подпускали нас к этому делу, учитывая свою высокую ответственность за роспись в акте. Ну а тут, пользуясь тем, что работал мой собственный «артмастер» с прапорщиком ремроты, удалось посмотреть все от начала и до конца, в том числе как дозаправляли азотом накатник на одной из машин.
«Черный дембелизм» моих бойцов неожиданно обнаружился еще в одном месте. При проверке углекислотных огнетушителей, которые обычно висели в боксе на подкрылках танков, обнаружилось, что некоторые частично разряжены, иные даже наполовину. Зам комбата по вооружению, имевший, как он выражался, большой опыт общения с «военными негодяями», причину определил на счет «раз».
Выяснилось, что этим самым негодяям в жару очень нравилось пить газированную воду. Делалось все просто. В ведро с водой засовывался раструб огнетушителя, затем открывался вентиль – и вот, готова холодненькая газированная вода!
Я уже не вмешивался в воспитательный процесс, отметив только про себя, что в роте вдруг разрядились все аккумуляторы и нужно было срочно носить их вручную на зарядку, а потом почему-то почти сразу – и на подзарядку в аккумуляторную ПТО. Разряженные огнетушители благосклонно, чтобы не просматривалось издевательств, было разрешено отвести в ПТО на тележке.
Но вот и БТУ. Проводилось оно на Борисовском полигоне, который был нами уже довольно хорошо изучен после того, как нам запретили стрелять из танков на нашей 7-й директрисе на окраине Минска возле Тростенецкой свалки.
После разгрузки с эшелона и занятия района сосредоточения у нас был один день на подготовку к боевым действиям. Смастерили макет местности из песка, мха и маленьких веточек вереска. Позиции противника показали в самом общем виде, так как знали достоверно из опыта прошлых учений только начертание переднего края, который был «железобетонно» привязан к местности, исходя из общих мер безопасности на полигоне.
Попытки комбата выведать у зама командира бригады, который был руководителем учения, схему мишенной обстановки ни к чему не привели. Оно и понятно. Учение очень плотно контролировало управление боевой подготовки округа, так что слив этой информации обучаемым тянул на должностное преступление с самыми серьезными последствиями.
Одно было известно точно, что мы будем вести рейдовые действия, что по своей сути в большинстве случаев является наступлением. Так что БТУ фактически было по наступательной тематике, в подобных которым я уже принимал участие несколько раз. Пару раз доводилось и «накрывать» мишенное поле для других батальонов.
На макете местности, вокруг которого батальон выстроился в форме буквы «П», комбат объявил свое решение.
Горькая пилюля
И тут мне закатали самую горькую пилюлю за последнее время. Моя 1-я танковая рота назначалась во второй эшелон!
Из опыта накрытия мишенных полей я знал, что 4/5 мишеней предназначается для первого эшелона и примерно только 1/5 – для второго. Примерно в такой же пропорции распределяются выделенные боеприпасы для подразделений.
На Борисовском полигоне для второго эшелона обычно готовилась группа мишеней, изображавших контратакующего противника. Стрелять по ним нужно было, как правило, с места. Правда, цели, что для стрельбы из пушки, что для стрельбы из спаренного пулемета, были движущимися, в отличие от других рубежей.
Так что такой расклад подразделений в боевом порядке батальона больно ударил по моему самолюбию. Ну как же, лучшая рота в бригаде, часы от Командующего войсками округа, и вдруг – во второй эшелон!
На перерыве подошел к комбату и, стараясь быть спокойным, спросил, почему он принял такое решение.
Комбат долго и пристально смотрел на меня, а потом коротко, ясно и понятно рассказал, что в батальоне и в бригаде на это БТУ положено много сил, оно дает оценку бригаде за год, и его никто не поймет, если моя рота опять выкинет что-либо из своих дембельских штучек. Логика и главное – справедливость в его словах, несомненно, присутствовали.
Глядя, как у меня в глазах разгорается злость, комбат предупредительно поднял руку, а затем со своей знаменитой улыбкой посоветовал успокоиться и не вешать носа.
Ну а при продолжении работы на макете местности комбат, будучи тонким психологом, постарался доходчиво всем объяснить, из каких соображений он поставил мою роту во второй эшелон. Начал с того, что в учении по рейдовой тематике с боевой стрельбой он и сам участвует впервые. Какого противника и в какой последовательности нам предстоит поражать, никто достоверно не знает.
Второй эшелон, как и резерв, должен быть готовым к выполнению внезапно возникающих задач. Вот поэтому именно здесь нужны самые опытные и подготовленные войска. Ну а остальным подразделениям предстоит реализовывать основной объем огневых задач, к которым, как он верит, они подготовлены очень хорошо.
Вот так был преподан наглядный урок воспитательной работы: как для меня лично, так и для моих солдат.
Во второй половине дня провели занятия «пешим по-танковому». Пройтись по полю на всю глубину действий батальона нам не разрешили, поэтому дошли только до рубежа перехода в атаку, посмотрев маршруты и места перехода через асфальтированную дорогу, проходящую вдоль полигонных вышек. Я со своей ротой в колонне плелся сзади, почти в полутора километрах от рот первого эшелона, не встревая и только слушая по переносной радиостанции переговоры комбата с командирами подразделений первого эшелона.
Утром следующего дня получили и загрузили боеприпасы. Конечно, сразу бросилось в глаза, что их меньше, чем обычно было на других подобных учениях – по 4–5 выстрелов к пушке и по 50 к пулемету на танк. Всегда было больше примерно в полтора-два раза. Еще раз проверили связь, электроспуски, уровень избыточного давления в боевых отделениях.
Заняли свои места в машинах, ждали команды «Вперед», а ее все не было и не было. Оказалось, что у полигонной команды где-то пропало напряжение на одном из рубежей, и они помчались в поле для ремонта.
Время тянулось медленно, адреналин, который всегда появляется перед началом серьезной работы, постепенно рассосался. Если бы не многочисленные слепни, крутящиеся вокруг огромными роями и пытавшиеся влезть во все открытые места комбинезонов, может, даже и задремали бы.
Но вот долгожданный голос комбата в наушниках: «Броня, я – 01-й, Буря! Буря! По установленным маршрутам – Вперед! Вперед!»
И через несколько минут: «В районе урочища Бродня командный пункт противника. «Пятидесятому» уничтожить противника в районе: вышка Наблюдательная, влево один километр, в глубину пять. «Семидесятому» уничтожить противника в районе: вышка Наблюдательная, вправо один километр, в глубину пять километров. Рубеж перехода в атаку – красные столбы с флагами. Броня, я – 01-й, – Прием».
Всю дрему как рукой смахнуло. Достал бинокль, которым пользовался крайне редко, обычно задействуя при необходимости ТКН командирской башенки танка. Невдалеке небо прочертили огненные стрелы «Градовских» снарядов, и через некоторое время донесся гром выстрелов с характерным завыванием. Самих разрывов снарядов было не видно, но где-то за горизонтом начал разрастаться огромный гриб из дыма и пыли.
Над головой с ревом промчались два боевых вертолета. В обычной повседневной жизни мы их видели редко, поэтому интересно было смотреть, как они, сделав горку, ударили по целям чуть в стороне от переднего края.
В это время эфир заполнился командами комбата и командиров рот на развертывание во взводные колонны, а затем и в боевую линию. В бинокль было хорошо видно, как веером расходятся танки, как спешивается приданная пехота. Командир мотострелковой роты в эфире кричал своим взводным, чтобы «Горох», так он называл своих бойцов, не отставал от танков.
Боевая работа
Началась боевая работа.
Чтобы не мешать управлению командирам рот первого эшелона, флажками дал команду запустить двигатели. Убедившись, что все завелись, в том числе БМП приданного мотострелкового взвода, дал команду на начало движения. Оно, может, и рановато, я должен идти в полутора-двух километрах от первого эшелона, но где-то в военных мемуарах в свое время прочитал: «Сила командира – в резерве времени». Тем более учение по рейдовой тематике. Комбат сам сказал, что обстановка не ясная, всякое может быть…
В бинокль было хорошо видно, как танки первого эшелона, развернувшись в боевую линию, резко снизили скорость. Стволы пушек стали задираться вверх, потом через короткое время возвращались вниз. Шло заряжание орудий. А вот и команда комбата «Двести… двадцать… два»! Почти одновременно сверкнули вспышки выстрелов сразу почти всех танков. Залп! Началось!
Внимание привлекла пехота.
Для большинства бойцов мотострелковой роты это было первое учение с танкистами, поэтому они допустили одну серьезную ошибку. После того, как танкисты вышли на рубеж открытия огня и резко снизили скорость, они, подгоняемые своими командирами, выбежали в промежутки между танками, а некоторые – и почти на уровень дульных срезов стволов пушек.
Расплата за ошибку наступила довольно быстро.
Те, кто хоть раз был на танковой стрельбе, знает, что нужно находиться от танка подальше, лучше всего позади него. Уж очень большой грохот от выстрела, удар по ушам вполне может привести к легкой контузии.
Вот это и произошло.
Бедные солдаты после залпа все как один попадали на землю, не предпринимая даже попытки подняться. Прошло, может, две, а то и более минут, как командиры взводов с командиром роты начали бегать по цепи и поднимать своих солдат.
Танки, ведя огонь, ушли вперед уже метров на пятьдесят, покуда удалось растормошить бедолаг и заставить их снова бежать за танками. Уж не знаю, чего они потом настреляли в таком состоянии, но хоть героически не отставали от танков.
Кстати, комбат, служивший ранее в танковом батальоне мотострелкового полка и знавший все тонкости взаимодействия с пехотой, при распределении боеприпасов распорядился почти все патроны к ручным пулеметам ПКМ, да и от спаренных пулеметов ПКТ с БМП, передать танкистам первого эшелона. Как в воду глядел!
Ну а мне пока оставалось лишь наблюдать, как идет поражение целей. Рота шла по левому краю боевого порядка батальона, поэтому все хорошо было видно вдоль боевой линии.
Вот прошла команда командира мотострелковой роты ударить ПТУРами по трем поднявшимся танковым мишеням. Было видно, как из башен высунулись командиры БМП, закрепили свои трубы на пусковых. Но результат стрельбы, прямо сказать, был не очень... Из трех ПТУРов один ушел куда-то вверх, один воткнулся в землю недалеко от мишени и только один четко вошел в контур, пробив в марле дыру характерной формы. Комбат, начавший было зло язвить про «этих стрелюль», быстро остановился и поручил добить мишени танкистам второй роты.
Но вот уже и показалось урочище Бродня. Как-то с бойцами при накрытии мишенного поля в прошлом году мы заходили в этот маленький лесок. Там было небольшое кладбище. Тогда запомнилась одна эпитафия на могильном камне, навевающая философские размышления: «…ты уже дома, а мы еще в гостях». Конечно, по этому лесочку никто никогда не стрелял. Все мишенные поля размещались по сторонам от него или уже подальше, ближе к концу тактического поля.
Моя очередь
Ну вот и моя очередь пришла.
Комбат развернул роты первого эшелона немного вправо от основного направления стрельбы, видимо, по команде руководителя учения, и дал им команду прекратить огонь.
Ну а мне: «Тридцатый, я – 01-й, противник силами до усиленной танковой роты атакует с южного направления. С рубежа: дерево-Петух – урочище Бродня, с места – уничтожить!»
Дал команду своим развернуться в боевую линию, сам остановил танк у небольшой кочки, показывая центр боевого порядка. Дал команду приданным БМП войти в боевую линию и всем зарядить оружие. На указанный рубеж вышли очень красиво, хоть кино снимай!
Появились первые мишени. Если честно, вот тут я уже точно знал, какие мишени и в какой последовательности будут появляться. Все же не зря работал здесь несколько раз по накрытию мишенного поля. Это с появляющимися мишенями на предыдущих рубежах можно покомбинировать, создать какую-то интригу, а здесь все просто: движущиеся мишени на салазках тянут за тросы лебедки. Лебедки находятся в специальных блиндажах – мотодомах, и их относительно немного, поэтому с какими-либо фантазиями полигонной команде развернуться здесь очень сложно.
Начал управлять огнем. Где-то его сосредотачивая, где-то распределяя. Стреляли неплохо, даже приданные БМП. По установившемуся правилу весь остальной батальон в эфир не выходил, не мешая мне, то есть командиру, который в данный момент выполнял главную задачу.
Вдруг откуда-то сзади ко мне подъехали три БМП. С удивлением увидел выскочившего из головной машины командира минометного взвода из мотострелковой роты. В батальоне была пара человек офицеров-двухгодичников, призванных из запаса, и этот был одним из них.
Удивление возросло, когда увидел, как, несмотря на свою довольно тучную комплекцию, он проворно через корму залезает на мой танк. Открыл люк, высунул голову: «Что случилось? Что тебе нужно?»
– Товарищ капитан! Померьте, пожалуйста, своим дальномером дальность до вон тех танков с пехотой!
– Зачем?
– Ударю по ним из минометов!
– Ты что, сбрендил (это словечко мы заимствовали из лексикона комбата)? Ты куда должен стрелять, где район твоих целей?
– Левее двести от урочища.
– Ну так и стреляй туда!
– Нет, думаю помочь вам, группа пехоты – это как раз мои цели!
– Иди отсюда! Не вздумай стрелять! Если побьёшь своими минами салазки под мишенями, нас потом начальник полигона повесит! И вообще, сезай с танка, я сейчас сам стрелять буду!
Улыбнулся про себя. Нормальный мужик! Его подучить немного, да повоспитывать – цены ему не будет!
А у меня дело потихоньку шло к завершению. Вошел в боевую линию, сделал пару выстрелов из пушки по более-менее целым мишеням, чтобы не везти снаряды назад.
Береза
Внимание привлек танк из второго взвода.
Он потихоньку забирался на пригорок, делал выстрел, затем скатывался назад и после небольшой паузы забирался наверх для очередного выстрела. И так несколько раз. Я подивился такой тактической грамотности, и уже хотел было что-то хорошее сказать в эфир по этому поводу, но слова застряли в горле...
Танк совершил воинское преступление! Скатываясь в очередной раз назад, он кормой уперся в березу и почти повалил ее на землю.
Береза-то была не просто деревом, а «деревом-Петухом», единственным в своем роде на полигоне, являющимся одним из немногих ориентиров и отмеченным на всех топографических картах! Вот за него-то нам уж точно достанется по полной!
Танк тем не менее замер в этом положении и больше не поднимался наверх.
А тут уже и закончился показ целей, комбат подал команду: «Стой, прекратить огонь, пушки вверх! Доложить о разряжании оружия!» Командиры двух танков в моей роте доложили, что у них снаряды в канале ствола. По команде разрядили выстрелами в сторону основного направления стрельбы.
В роте все танки подняли стволы вверх, и только танк, поваливший дерево, стоял с опущенной пушкой. Все командиры по очереди доложили о разряжании оружия и производстве контрольных спусков. И только этот злополучный танк не отзывался.
– Тридцать восьмой! Доложить о разряжании оружия!
В ответ – тишина.
– Тридцать восьмой, я – тридцатый, прием! Тридцать восьмой, я – тридцатый, прием!
В ответ – тишина!
Угорели
Первые мысли, которые появились в голове – экипаж вышел из связи, может, штекер шлемофона выскочил из тангенты или еще что-либо, такое иногда бывало.
Попробовав вызвать еще несколько раз, понял, что нужно идти разбираться. Начал вылезать из люка и тут увидел БМП-КШ, которая подъезжала к танку. Из нее чуть ли не на ходу выскочил начальник штаба батальона, который стал стучать башенным ключом по ящику ЗИП. Не увидев никакой реакции, офицер подошел к носу машины по другую сторону пушки от спаренного пулемета и показал руками механику-водителю – «Глуши»!
Двигатель заглох. Я уже подбегал к танку, когда начальник штаба открыл люки в башне и доставал за воротник комбинезона наводчика орудия.
Нужно сказать, что наш начальник штаба батальона был весьма крепкий и достаточно рослый мужик, поэтому наводчика орудия, а затем и командира танка он достал буквально одной рукой. Обоих он положил на трансмиссию за башней и перевернул на спину.
Оба бойца лежали в безвольных позах с нездоровым румянцем на лице и начинающими синеть губами. Все ясно, угорели от пороховых газов. Потряс командира за плечо, потом начал хлопать ладонями по щекам командира танка, пытаясь привести его в чувство.
Никакой реакции! Рядом подобные процедуры пытался делать начальник штаба с наводчиком орудия, и тоже безуспешно.
В голове начала зарождаться паника, передо мною лежали два кандидата в покойники. Мысли начали свою беличью скачку, но немного успокоились после внутреннего окрика: «Что, первый раз видишь угоревших танкистов?» Вспомнилось про искусственное дыхание и непрямой массаж сердца.
Тем временем на танк залез наш фельдшер батальона. На нем нелепо смотрелось чистенькое ХБ в сочетании с довольно грязным шлемофоном на голове. Это он ехал в БМП-КШ и вот таким образом оказался рядом. В руках он держал свой довольно объемный пластиковый ящик с красным крестом, с которым никогда не расставался на наших стрельбах.
– Пустите, дайте поставить мой ПФ!
Деловито подняв веки глаз у обоих танкистов, фельдшер с горечью сказал, что нужен врач, нужно срочно вызывать врача.
А где он этот врач? По всем правилам он со своей санитарной машиной на центральной вышке полигона, а это почти десять километров от этого места.
Недолго думая, нагнулся в командирский люк, достал гарнитуру и подсоединился к радиостанции.
– 01-й, я 30-й, у нас два угоревших. Нужно срочно врача!
– Хорошо, вызываю!
Полевой фельдшерский
А тем временем наш фельдшер с деловитостью давил поочередно ладонями на грудь обоим танкистам, но, как было видно по его расстроенному лицу – безрезультатно. Перед этим он пытался делать им ртом искусственное дыхание.
Комбат тем временем сообщил по радио, что врач будет минут через пятнадцать-двадцать. Одновременно я увидел, как его танк направляется к нам поперек всех полигонных дорог, подминая под себя кусты и маленькие деревца.
Я тем временем, моля всех богов сразу, попробовал поднять одно веко наводчику. Плохо, очень плохо! Куда-то в сторону смотрел ни на что не реагирующий глаз с огромным черным зрачком.
Тем временем на танк заскочил комбат. На его немой вопрос фельдшер со злостью сказал, что угорели очень сильно, непрямой массаж сердца и искусственной дыхание не помогают.
Мы все как-то одновременно посмотрели назад в сторону начала полигона, в надежде увидеть санитарку, но машины, насколько позволяла видимость, не просматривалось.
– Ну что, так и будем смотреть? – рявкнул комбат. – Делай что-нибудь!
По лицу фельдшера пробежала задумчивость.
– Дайте мой ПФ и расстегните им одежду на груди!
Пока я расстегивал комбинезон и ХБ на наводчике, а начальник штаба на командире танка, фельдшер достал шприц с довольно длинной иглой и деловито стал надламывать ампулу.
– Эй, мужик, а ты что собрался делать, – спросил начальник штаба, у которого жена была медиком, и поэтому он имел в наших глазах чуть ли не высшее медицинское образование.
– Укол.
– Куда?
– Куда надо!
– А ты на это полномочен? Может, врача дождемся?
– Состояние критическое. Еще несколько минут, и можно будет уже не суетиться. И вообще: для чего-то же у меня в ПФ эти уколы лежат! Ну а если вы такие слабонервные – можете отвернуться! Скажете потом, что ничего не видели.
Отворачиваться не стали, просто отвели глаза в сторону. Фельдшер ловко сделал один укол, и, поменяв иглу, набрав лекарство из другой ампулы, второй. Еще через пару минут начал хлопать по щекам обоих пациентов.
И – о чудо! Практически одновременно сначала один, потом другой едва заметно, а потом и почти в полную силу начали дышать. Тем временем фельдшер смочил ватку нашатырем и поднес ее им под нос.
Оба вздрогнули и открыли глаза. Губы начали принимать нормальный цвет, а со щек пропадать неестественный румянец.
В душе будто оборвалась какая-то струна. Присел на ящик для личных вещей экипажа сзади башни и почувствовал, как меня трясет мелкая дрожь, которая, впрочем, потихоньку отпускала.
А бойцы тем временем совершенно очухались. Они уже сидели и глядели вокруг обалдевшими глазами.
– Может, водички?
– Дайте закурить, – командир танка робко улыбнулся.
– Ах, ты еще не накурился! – последовала весьма чувствительная оплеуха от начальника штаба.
Обстановка, к счастью, разрядилась.
Крикнул механику, чтобы вылезал, а сам пока залез в башню, проверил разряженность пушки и пулемета. Благо экипаж все расстрелял, и не нужно было возиться с разряжанием.
В это время подъехала санитарная машина. Подбежал капитан, спросил, в чем у нас проблема. Ответили, что угорел экипаж, но уже все в порядке, его помощь не нужна. Про уколы решили не распространяться.
Спросил механика, как он себя чувствует. Тот как-то неопределенно пожал плечами. Поэтому по радио вызвал командира взвода и приказал ему сесть за рычаги танка.
Ну а фельдшер тем временем уже собрал вещицы и закрывал на застежки свой ящик.
– Товарищ капитан, а можно будет вас потом попросить расписаться в акте?
– В каком акте, о возвращении к жизни?
– Нет, о списании лекарств. Это лекарство нужно списывать актом. В моем ПФ это одна из немногих подобных позиций.
– Ладно, все равно придется быть твоим подельником. А кстати, как-то не задавался вопросом: а что такое ПФ. «Почетный фельдшер»?
– Нет, – сержант заулыбался, – «Полевой фельдшерский».
…Это сейчас моя жизненная эрудиция полна медицинских терминов: и томограф, и УЗИ, и дефибриллятор и всякое-разное другое. А тогда еще юношеский незамутненный мозг на всю оставшуюся жизнь запомнил эту аббревиатуру: «ПФ – полевой фельдшерский».
…Учения на этом и закончились.
Вечером нам объявили оценку. За тактику действий «пять», а за поражение целей – «четверка», причем, как я понял, с натяжкой. Зерном раздора стало поражение танками целей, предназначенных для ПТУР. Борьба шла за десятые и сотые доли процента пораженных от показанных целей. Поскольку точных указаний по этому поводу в Наставлении по проведению учений не было, весы качнулись в нашу пользу.
При этом довелось услышать, как офицеры с округа попрекали нашего замкомбрига. Оказалось, что он, желая нам помочь, использовал мишень – «пулеметный расчет» в какой-то версии «10 в». Она была почти в полтора раза больше обычной. Вся беда приключилась в том, что танкисты такую мишень никогда ранее на стрельбах не видели.
Если смотреть издалека, то она была своим контуром очень похожа на мишень танка в окопе, то есть для стрельбы из пушки. Это и привело к тому, что они оказались не поражены ни пулеметным огнем, ни снарядами из пушки, потому как все знают, что стрельба из пушки по пулеметной цели – большой танковый грех!
Ну а моя рота выкосила свои цели на 100 %. Второй эшелон свою задачу выполнил!
Причина
После возвращения с учений, когда поставили танки в боксы и стали их обслуживать, настало время разобраться с угоранием экипажа. Толчком к этому стал доклад нашего «артмастера». Поначалу думали, что виноват сам экипаж, не включил нагнетатель и таким образом сам себя наказал. Но нет, на наших машинах, самого позднего на тот момент выпуска нагнетатель запускался сам при нажатии кнопки электроспуска.
Причина была в другом.
Так вот, наш специалист установил, что были оборваны провода к нагнетателю, причем под командирским сиденьем, что при обычном осмотре и не видно. Оборвала их коробка с пулеметными лентами, которая в штатном положении должна быть пристегнута под сиденьем ремнем. Но или расстегнулся ремень, или командир танка вообще этого не сделал, коробка сместилась со своего места и при вращении башни зацепила провода. Причем произошло это уже явно при стрельбе или перед самым ее началом.
Картина нарисовалась следующая. Танк забрался на пригорок, экипаж увидел цели, произвел выстрел. Пороховые газы заполнили боевое отделение и пошли вниз. В боевом отделении угарный газ худо-бедно вытянул эжектор пушки, а вот механик-водитель вдохнул их и на некоторое время отключился, при этом рефлекторно выжал сцепление.
Танк скатился назад. Немного оклемавшись, снова поднялись наверх, сделали выстрел, и снова назад. И так несколько раз, пока бойцы в башне окончательно не отравились, а танк не завалил дерево-«Петух».
Его, кстати, мы там же сразу поставили на место, обвязав веревкой от танкового брезента и потянув танком. На всякий случай так и оставили, привязав веревку к вбитому колу, чтобы дерево не сразу упало.
Вот так, казалось бы, мелочь, пулеметная коробка, а чуть было не дошло дело до трагедии.
Ну а я поймал себя в очередной раз на мысли – в военном деле мелочей не бывает! Вот и выстроилась роковая последовательность: роту с солдатами четвертого периода службы назначили на учении во второй эшелон – выдали меньше боеприпасов – вторая коробка, которая обычно заполнялась патронами, не понадобилась, и экипаж отнесся к ней как к чему-то второстепенному, просто положил под сиденье – и вот, оборванные провода нагнетателя.
…Прокурор бы, конечно, быстро нашел причинно-следственную связь… И уже не писать бы мне этот рассказ после сорока лет военной службы…
Ну а героем учения стал наш фельдшер. Стараясь особо не афишировать его подвиг, комбат добился для него краткосрочного отпуска. А солдаты роты единодушно отдавали ему свое масло, когда он периодически появлялся одновременно с ними в столовой, тем более что 100 дней до приказа уже состоялось. Ну и при встрече с ним всегда подавали команду «Встать! Смирно!» и обращались к нему, то ли в шутку, то ли всерьез – «Товарищ Почетный солдат».
Про второй эшелон вспомнили месяц спустя, когда проводили заседание Офицерского собрания по случаю присвоения нашему начальнику штаба батальона воинского звания «майор».
Командир третьей роты, человек с большим чувством юмора, заметив, что я за столом о чем-то задумался, хотя подошла моя очередь для тоста, немного перефразируя генерала из фильма «Освобождение» про Курскую дугу, обратился к виновнику торжества: «Михаил Васильевич, может, потревожим 2-й эшелон?»
Я от неожиданности даже вздрогнул под дружный хохот присутствующих.
…Кстати, это прозвище за мной не прижилось. Уж так служил, что во второй эшелон меня больше никогда не назначали, всегда был только в первом…
Информация