Немного об исторических и актуальных проблемах Пакистана, анализ которых может быть полезным
В конце января следующего года в Пакистане должны пройти всеобщие выборы, которые были назначены после летнего правительственного кризиса, связанного с фактическим смещением из руководства страны премьер-министра И. Хана.
И. Хан находится под арестом по результатам расследований коррупционных схем, и если не случится чего-то экстраординарного, то минимум на ближайшие несколько лет ему о выборах придётся забыть.
Коррупционные расследования — это традиционная часть политической конкуренции в Пакистане. Кто-то скажет, что это какое-то безобразие, но учитывая историю Пакистана и то, как эта конкуренция протекала в прошлые годы, можно сказать, что подобные методы — это даже своего рода прогресс.
По крайней мере, спланированную провокацию, в результате которой И. Хан вполне мог поменять статус с обвиняемого до поминаемого, предыдущему премьеру Ш. Шарифу удалось предотвратить и тем самым сохранить политическую систему в относительно (хотя именно относительно) устойчивом состоянии.
Новая конфигурация сил определится на выборах, и в этой конфигурации, как «в старые добрые времена», военная каста Пакистана будет вновь выстраивать баланс между элитами, стоящими за представителями фамилии Бхутто (Синд), и элитами, стоящими за представителями фамилии Шарифов (Пенджаб).
Другое дело, что старые времена прошли и выстраивать баланс придётся с учётом довольно серьёзных общественных изменений, которые вывели на арену Пакистана электорат И. Хана, а также изменений в составе самой армии страны.
Оба этих фактора являются значимыми не только для Пакистана — их анализ поможет сделать и более общие выводы, которые будут применимы и к процессам в других странах, нашей в том числе. Ещё этот анализ может дать хороший материал для понимания того, как взаимодействуют внутренние элиты и крупные политические международные проекты.
Поэтому данное исследование хоть и посвящено Пакистану, но преследует цели более широкого обзора, нежели только Пакистан. Также оно развивает некоторые аспекты, затронутые в материалах, вышедших на ВО в августе и мае этого года.
Новейшая история Пакистана отчасти могла бы стать базой для создания современного учебника по политической экономии в её марксистском понимании. Раздел Индии на мусульманский Пакистан, а затем и выделение Бангладеш шли бок о бок с разрушением позднефеодальной системы хозяйствования. Сегодня подобные сентенции уже выглядят как анахронизм, однако самое последнее, что делала Британская империя, это индустриализация своих колоний.
Соответственно, и архаичные формы хозяйствования сохранялись на этих территориях довольно долгое время, при этом Пакистан в своей центральной части исторически имел неплохие условия для развития сельского хозяйства, а ещё выход к морской торговле.
В наследие от этого периода Пакистану достался кланово-семейный подход к формированию политической элиты с опорой на основные племенные группы Синда и Пенджаба. При этом ислам являлся даже своего рода прогрессивным фактором. От клановости ислам не освобождал, однако избавлял от более серьёзной исторической проблемы — кастовости.
Экономическое развитие в 1950-1960-х годах стартовало с низкой базы, было довольно бурным по региональным меркам и неизбежно привело формированию если не среднего класса в современном понимании, то добавило к традиционным элитным фамилиям много новых из самых разных слоёв общества.
Как и в целом на Ближнем Востоке, в этот период социум напитывается довольно специфической смесью из идей социалистического характера и различных форм т. н. «политического ислама». В это время появляется и такой термин, как «исламский социализм», который понимался от региона к региону и от движения к движению по-разному. Но по сути это было отражение именно экономических процессов. Общество постепенно переходило от традиционной «демократии базара» с сословной иерархией к выборной политической системе и партийному строительству.
Старые элиты никуда не делись, и наиболее яркими её представителями в Пакистане являлись как раз фамилии Бхутто и Шариф. Другое дело, что теперь было гораздо сложнее добиваться легитимации, требовались немалые усилия по обеспечению инклюзивности в политике, а ещё в полный рост встала проблема третьей силы — армии, которая пересилила всё остальное. Почему пересилила, тоже понятно — армия становилась по-настоящему массовой и также была срезом изменившегося общества и изменившихся отношений в обществе.
Центрами представительной демократии стали в итоге две уже упоминавшихся элитных фамилии, вокруг которых и были в основном сконцентрированы политические силы и движения.
Фамилия Бхутто — потомки раджпутов и элиты индийского Гуджарата, позже мигрировавшие в современную пакистанскую провинцию Синд. Пакистанская народная партия (РРР, англ. Pakistan People’s Party) — умеренно левые, умеренные исламские консерваторы, сторонники социальных реформ. Отец Б. Бхутто вообще шёл на выборы под лозунгами «ислам, демократия, социализм».
Фамилия Шариф — потомки кашмирских браминов из племенной конфедерации Бхат, позже переселившихся в Пенджаб, неформально носят титулатуру принцев крови, эквивалентную статусам «раджа» или «наваб», что, впрочем, никем не оспаривается. В 1988 г. реорганизовали широкую партийную сеть «Мусульманская лига» в партию «Пакистанская мусульманская лига — Наваз». Правые, выраженный исламский консерватизм, приверженцы либеральных взглядов на экономику.
В 1977 г. отца Беназир Бхутто (премьер-министр З. Али Бхутто) арестовывает и затем казнит М. Зия-уль-Хак, который фактически становится во главе государства. Зия-уль-Хак — генерал из араинов, пенджабского земледельческого племени, которое, как и другие конфедерации подобного типа, стали в ХХ веке поставлять своих представителей в политику и армию.
Но на что мог опираться в плане идеологии Зия уль-Хак, идя на подобные и публичные шаги? Али Бхутто был популярен, и ПНП имела очень хорошую электоральную поддержку. На своеобразную смесь политического и мистического ислама. Как будущий военный диктатор узнал о «происках и преступлениях» своего предшественника? Ему было «откровение свыше».
Генерала-диктатора не сказать чтобы сильно любили в народе, его и в США совсем не жаловали, хотя явно о судьбе старшего Бхутто не сильно жалели. Однако в целом для общества оказались достаточно важны общие тезисы исламской консервативной идеологической повестки, а для США нужен был крепкий тыл, поскольку началась кампания СССР в Афганистане.
Тезисы, с которыми пришёл во власть Зия-уль-Хак, у нас назвали бы дремучим реваншизмом, и так оно в общем-то и было — Пакистан в целом не был ещё готов к умеренному политическому исламу. Однако само по себе появление в высшей политической лиге таких персонажей, как Зия-уль-Хак, и генералитета из не самых аристократичных фамилий и статусных конфедераций, уже отражало фундаментальные общественные изменения.
Родовые элиты с древними корнями, всерьёз уважаемые и признаваемые в обществе, вынуждены были смириться с тем, что социум Пакистана становился другим. Армию по-прежнему в основном представляли Пенджаб и Синд, однако общество стало куда как более гомогенным.
Впрочем, М. Зия-уль-Хак всё-таки предпочитал в дальнейшем двигать по военной линии пенджабцев, а не синдцев, а в политике в плане работы со старыми элитами логично опирался на клан Шарифов. Пакистанский генералитет со временем возьмёт своё в финансовом плане относительно родовых элит, превратившись в закрытый финансовый клуб, но не учитывать изменения в обществе уже не сможет.
В конце 1980-х «просвещённая Европа» посылает в Пакистан молодое дарование И. Хана. И что-то подсказывает, что посылает не просто за прекрасные выступления сборной в соревнованиях по крикету. М. Зия-уль-Хак и Н. Шариф предлагают молодому дарованию политическое сотрудничество, а позже и места в партийных списках. Но, видимо, у И. Хана были консультанты, которые подсказали, что от сотрудничества стоит пока воздержаться, а вот со своими тезисами в политике стоит понемногу идти в народ.
И. Хан — коренной пуштун, что, с одной стороны, отражало историю с военными действиями в Афганистане, где пуштунские племенные конфедерации были задействованы по полной программе, но, с другой стороны, быстро набиравший популярность пуштунский политик отражал опять-таки социальные изменения в пакистанском обществе.
З. Али Бхутто — это социальная реальность 1960-1970-х годов, М. Зия-уль-Хак — реальность 1980-х, борьба П. Мушаррафа и генералов с фамилией Бхутто — реальность 1990-2000-х, а вот политическая активность И. Хана — новые социальные процессы 2010-х и по нынешнее время.
В 1996 г. он формирует новую политическую партию «Движение за справедливость» и довольно длительный период по сути играл за неё в единственном лице. Однако с середины 2000-х его лозунги: «исламский социализм», «исламская демократия», «справедливая этническая представленность» начинают выстреливать всё громче и всё дальше. Возможно ли было такое лет 20 до этого? Нет. Но у И. Хана подрос свой избиратель, а общество стало ещё более гомогенным.
И. Хан стал набирать популярность не только в пуштунском регионе Хайбер-Пахтунхва, но и в Белуджистане, среди белуджей Синда, росла популярность в Пенджабе. Фактически он стал оппозицией обеим главным политическим силам и объектом пристального внимания пакистанского генералитета. Но что мы видим параллельно этому процессу?
2018-2020 гг. национальный состав армии Пакистана уже фактически приближен к численности основных регионов. Выходцы из Пенджаба – 51 % армии, Белуджистана – 3 %, Синда – 16 % и Хайбер-Пахтунхвы (где и находится т. н. «зона племён) – 20 %. И складывался этот состав 7-8 лет. Партия «Движение за справедливость» делит первое-второе места по популярности, но основной её электорат — это люди в возрасте 25-35 лет, которые родились уже в новейшее время. Здесь не только отражение гомогенизации общества, не только осознанный запрос на «демократический» ислам, но и поколение со своей ценностной структурой, и оно в целом довольно либерально, хоть и не в современном модном западном изводе.
Здесь стоит отметить, что и Б. Бхутто в 1980-е сама породнилась с белуджистанскими родами (А. Али Зардари, синдские белуджи). Любви не прикажешь, однако факт остаётся фактом — с одной стороны, в политику и на высокий уровень идёт пуштун, с другой — синдцы укрепляют связи с белуджами. Возврат фамилии Бхутто во власть также вывел на вершину политики и её мужа-белуджа. У белуджистанцев никогда не было проблем с богатыми родами, но сегодня уже речь идёт о весьма широкой представленности во всех структурах, и это порождает конкуренцию.
Ещё одну особенность следует отметить. Если обращаться к выпускам СМИ прошлых лет, то первое, в чём был на слуху Пакистан, это религиозный экстремизм и терроризм. Однако именно партии и течения радикальной направленности с конца 90-х годов практически не собирают электоральный урожай. Радикалы выступают крайне громко, кампании США в Ираке и Афганистане им в этом дают определённую почву. Против разных форм религиозных притеснений и неуважения могут протестовать массово. Однако, когда дело доходит до выборов, фундаменталисты уже совсем не набирают голосов. И это тоже следствие социальных изменений.
Сегодня аналитики целиком и полностью сосредоточены на том, как «технически» распределят голоса в январе политические силы, стоящие за Бхутто (нынешний глава МИД, сын Беназир — Билал Бхутто) и за Ш. Шарифом. Не зря пока вперёд выдвинули нынешнего премьера — этнического белуджа К. Анваар-уль-Хака, и аккуратно разделили провинцию Синд на две части. Внимание сосредоточено на том, как генералитет будет инкорпорировать в политику пуштунскую верхушку, как будут согласованы вопросы политических качелей между США и Китаем, на которых Пакистан двигается уже много лет.
Часто приходится просматривать материалы, где чуть ли не каждый шаг в Пакистане определяется через противоборство США и Китая, и историю с отставкой И. Хана приводят в пример. Однако следует учесть, что И. Хан это хоть и «золотое дитя» элиты европейской, которая субъектность теряет, но в целом Пакистан (как и многие другие страны) свои внутренние «разборки» большей частью вёл сам.
Если уж США и приложили руку, дав отмашку на смещение И. Хана, то вовсе не за его антиколониальную риторику, никому в Вашингтоне не интересную, а за то, что влез в вопросы признания Талибана. Другое дело, что это выходит за рамки привычных схем в медиа.
Ни США, ни Китай никогда не выражали по отношению к Пакистану чего-то большего, чем прагматизм, предпочитали и предпочитают оперировать более широкой политической географией. Например, по отношению к режиму Зии-уль-Хака Вашингтон подходил крайне прагматично, аналогично было и с режимом Мушаррафа и Бхутто. И. Хан, если и раздражал, то не более своих предшественников.
Б. Бхутто, конечно, очень туманно намекала, что к свержению её отца могли как-то быть причастны США, которые выступали против прежде всего пакистанского ядерного арсенала. Однако Вашингтон выступал против этого арсенала и до них, и при них, и после них, причём выступал всегда жёстко.
А вот чем Штаты занимались в регионе весьма предметно, так это подпиткой фундаментализма, в котором видели лом, коим можно двигать при необходимости границы и режимы. И в этом была своего рода чёрная логика, поскольку вся новейшая политическая история Ближнего Востока очень неплохо показывала, что умеренный политический ислам в развитии всегда сдвигается «влево», куда-то в сторону социалистических или квази-социалистических идеологем.
Поэтому, чтобы в США ни утверждали, но именно радикализм и фундаментализм были и будут для американской внешней политики традиционными, хоть и не явными, попутчиками. Ту же Б. Бхутто «Аль Каида» (запрещено в РФ) открыто называла врагом, а У. Бен Ладен даже не скрывал, что выделил на её ликвидацию 10 млн долл. Когда же её саму спросили об этом, Б. Бхутто ответила, что
«Им просто прикрываются, и мы не видим лиц тех, кто находится позади него: они всегда в тени. «Усама бен Ладен» — это скорее название крупной торговой марки, чем одного человека.»
То есть США создавали внешнюю силу, которая нависала над каждой границей и каждым режимом в регионе, но далеко не всегда вдавались в частности клановой политики, не держали палец на каждой кнопке и каждом курке. Собственно, эта во многом бесконтрольная внешняя сила для Б. Бхутто и стала роковой.
Вообще, если предметно разбираться, то куда как более важный вопрос для пакистанских элит — это не то, как технически «обвести» электорат И. Хана, а что этому электорату предложить по сути. Его количество растёт с каждым годом, и это совсем не то разделённое кланами и племенными конфигурациями общество. Не выручают уже и тезисы «против США» или «против Китая» (что, кстати, уже начинал понимать и сам И. Хан).
На геополитике в Пакистане уже далеко не уедешь, на исламском консерватизме тоже, нужны новые смыслы — не западные или восточные, а свои — пакистанские. Конечно, Исламабад тоже что-то делает, например, развернул масштабное жилищное строительство, но оно, как и в соседнем Китае (и не только в Китае), не может похвастаться таким же массовым заселением.
Своеобразная ирония судьбы заключается в том, что лидер своего электората — И. Хан — уже для него совсем другое поколение, актуальные смысловые нити он пусть и медленно, но теряет, а наиболее молодой политик — Б. Бхутто — является по сути органической частью сетевых элит и не очень «свой» для электората И. Хана.
Вот с этой исторической коллизией придётся разбираться и пакистанскому генералитету, и пакистанским элитам, и тем силам из внешней политики, которые рассматривают отношения с Пакистаном на перспективу. Кто сможет выработать новые актуальные смыслы и актуальную программу, тот и будет рулить Пакистаном ещё пару десятилетий. Понимают ли это в пакистанской военной элите — вопрос вопросов.
В России было бы неплохо проанализировать социальные изменения в Пакистане, поскольку есть над чем задуматься, и уровень нынешнего экономического развития этой страны не должен смущать — речь идёт об очень интересных социальных процессах. А если пойти ещё дальше, то самым дальновидным было бы держать руку на пульсе в этой стране таким образом, чтобы сразу «отловить» ту политическую силу, которая выдаст ответы на актуальные запросы.
В конце концов, у нас почему-то все рвутся на рынки Индии, которые в силу индийской экономической модели по сути закрыты для масштабной работы, а рынок 240-миллионного Пакистана, кстати, потенциально более открытый и технически удобный, почему-то вечно выпадает из поля зрения.
Информация