О чем стоит подумать России, глядя на европейские аграрные бунты
Внутриполитические игры
Завершение календарной зимы никак не сказалось на протестной активности фермеров в Европе, хотя европейским аграриям (по крайней мере, тем, кто занимается зерновыми) надо вроде бы не бастовать, а вовсю готовиться к посевной.
Тем не менее представители аграрного сектора Европы в праведном гневе не только расходуют ресурс техники, но и переводят ценные удобрения класса organic на правительственные учреждения. Понятно, что это сарказм, но ясно и то, что лучше картинки для информационной повестки в плане иллюстрации тезиса об «угасающей Европе» придумать сложно.
Нет никакого сомнения, что протесты являются частью внутриполитической борьбы. Например, в Польше это борьба на уровне регионов между победившей политической силой («Гражданская платформа») и проигравшей («Право и Справедливость») основными партиями. Также это вполне реальная возможность выбить из Брюсселя положенные за прошлые годы выплаты.
Украинские товары на самом деле ощутимо бьют по карману части европейских сельхозпроизводителей. Однако не только для Восточной Европы это средство сохранения субсидирования, но и для таких опор ЕС, как Франция.
Для Э. Макрона эти протесты не только вредны, но в чем-то и полезны. Налоги и субсидии, пусть не столь прямо связанные с темой украинской продукции, также являются протестным фактором в Испании, Греции и Германии. Т. е. в аграрном бунте, оказывается, не так уж мало интересантов даже в правящих элитах ЕС, в той части, которая хочет сохранить старый социальный, а вернее – социально-экономический баланс.
Однако есть определенные признаки того, что подобные протесты являются следствием более сложных и глубоких проблем. Налоги и субсидии, украинский демпинг и польская борьба партий – это значимые, но все-таки верхушечные причины. А есть и глубинные причины и предпосылки.
В них стоит разобраться, поскольку в недалеком будущем они вполне могут затронуть и нас самих. Ведь не просто так часть элит решила бороться за то, что в предыдущем абзаце названо «социально-экономический балансом». Значит – баланс нарушается, следовательно и имеются предпосылки для этого и есть стороны, заинтересованные и незаинтересованные.
И разбираться в этом придется, поскольку эти процессы, затрагивают не только европейский агробизнес или политиков, с этим связанных – они напрямую касаются и российского рынка, его потенциала и перспектив.
С лета 2022 по лето 2023 года одной из самых обсуждаемых тем была т. н. «Черноморская зерновая инициатива» («зерновая сделка») и связанные с ней темы дефицита зерна в беднейших странах и надвигающегося «мирового голода».
Все это выглядело пугающе, поскольку новостные агентства публиковали ценовые сводки, а они в 2022 году действительно не внушали оптимизма, тем более что Россия и Украина с их 30 % доли в мировой торговле таким товаром, как пшеница, ведут активные боевые действия прямо на логистических маршрутах.
Однако даже не самые внимательные наблюдатели отмечали странности в товарных потоках, которые шли в итоге куда угодно, только не в голодающие и нуждающиеся регионы.
На примере той же пшеницы будет удобно посмотреть на проблему в целом, все-таки пшеница – это один из основных биржевых аграрных продуктов.
По критерию избыток/недостаток ситуация с ней была и остается весьма своеобразной. Например, мировое производство этого базового продукта составляло в 2021 году – 756 млн тонн, в 2022 – 772 млн тонн, в 2023 – все 808 млн тонн. Восемьдесят три страны-производителя сами потребили 469 млн тонн и сформировали условно-свободный остаток – 339 млн тонн.
Условно свободным его можно назвать потому, что из него надо неизбежно вычесть объемы, которые направляются в резервные фонды и на воспроизводство – около 50 млн тонн в год. Эти объемы периодически меняются, но в целом снижение в одном экономико-географическом секторе компенсируется в другом.
Так, Китай нарастил резерв до объемов 1,5 года потребления, а США и ЕС его последовательно снижали. Оставшаяся часть уже может оборачиваться на международных рынках, опять-таки, с поправкой на то, что операторы держат в среднем до 20 % объема на переходящем остатке.
На этом корректировки не заканчиваются, поскольку требуется учесть потери на хранении – до 2% и потери на транспортировке – 1,5–2,0 %. Это минимальные значения для рынка, но вообще и они впечатляют – до 10 млн тонн ежегодно пропадает, тонет, рассыпается по дороге, съедается мышами, остается в кузовах, бункерах и т. п. Это немного не дотягивает по объему, чтобы закрыть потребности такой страны, как к примеру Бразилия.
Таким образом, физический объем пшеницы для предложения на международных рынках получается по указанным годам 180 млн тонн, 192 млн тонн и 221 млн тонн. Это именно физический объем, а не оборот на финансовом рынке, прямо или косвенно связанный с ним.
Осталось посмотреть на потребность в мире, которую этим объемом надо закрыть, а закрыть осталось … 50 млн тонн.
Вопрос: а куда девается все остальное?
Куда девается зерно?
Например, в 2022 году – аж 142 млн тонн пшеницы. Как мы помним, у нас голодают целые континенты.
А, кстати, как конкретно они голодают?
Вот смотрим на Ближний Восток: потребление – 50 млн тонн, производство – 37 млн тонн, дефицит – 13 млн тонн. Многострадальная Африка: потребление – 64 млн тонн, производство – 27 млн тонн, дефицит – 37 млн тонн. Это самый большой региональный показатель дефицита, однако он совершенно безболезненно номинально покрывается производственными излишками.
В текущих ценах вся потребность в пшенице всей голодающей Африки – 8 млрд долл. Это примерно в деньгах один из не самых крупных фондов в рамках ООН. А ведь речь идет об общем дефиците по континенту, Нигерия, к примеру, платежеспособная страна, ЮАР и Египет тоже. Собственно, Египет сам покупает около 12 млн тонн, при дефиците в 5,4 млн тонн. Часть уходит в резервы, а остальное перепродается.
В принципе, даже если представить, что Африка потребляет гораздо меньше, чем там хотелось бы (и это на самом деле так), то покрыть желаемое и в этом случае можно без апокалиптических проблем, даже если сформировать в этих странах годовой резерв и списать на потери двойной норматив.
Иными словами, товарный дефицит в мире в реальности по этой позиции отсутствует напрочь.
Теперь возьмем Европу, с которой начали материал, потребление пшеницы – 54 млн тонн, производство – 155 млн тонн. После всех корректировок получим товарный профицит. Это практически ежегодный профицит.
В 2022 году в ЕС из-за засухи произошел недород – там не добрали по зерновым 11 млн тонн (по всем видам). Закрывали ли это товарными профицитами прошлых лет? Нет, выпадающие объемы покрывала «зерновая сделка», проблемы с которой стали в западных СМИ синонимом «голодного апокалипсиса».
Но как только корабль, на котором для ЕС находился груз, закрывающий этот объем, отошел от украинского причала, ажиотаж вокруг «зерновой сделки» резко упал. Более того, сейчас на границе ЕС и Украины зерно вообще вываливается на дорогу «протестующими» европейцами. Просто высыпается в канавы, на железнодорожные пути, оно гниет в кузовах с разрезанными тентами и проч.
И вопрос остается – где ежегодные товарные профициты?
Опять-таки, отметим, что ситуационные корректировки рынка есть всегда. Например, мало собрала Канада – она просела в 2022 на 12 млн тонн, существенно нарастил резервы Китай, но зато объем восполнили Россия и Австралия. В 2023 упала Украина, но восстановилась Канада. Колебания идут, это рынок, но в периоде они традиционно компенсируют друг друга.
Ларец открывается просто – товарный профицит ежегодно оседает на складах в целом по миру. ЕС тут только выполняет роль своего рода временного накопителя, но остатки есть и у нас в России, и в США и Канаде. Медленно они в течение года растекаются по миру, где также скапливаются, создавая локальные взлеты и падения цен.
Конечно, избыточные объемы не оседают всегда в виде собственно остатков базового продукта. Они перетекают на вторичный рынок и оседают уже там в виде дополнительных объемов спирта, муки, идут в химическую промышленность, корма и т. д. Но от этого они излишками быть не перестают, просто начинают дестабилизировать ситуацию на вторичных рынках.
При этом, поскольку у нас в мире система все-таки капиталистическая, то на рынки той же Африки или Йемена со слабой платежеспособностью эти излишки не попадают – их попросту некому финансировать.
Понятно, что и сельское хозяйство пытается диверсифицировать производство, замещая культуры. Зерновые заменяются, к примеру, рапсом, где можно – бобовыми и подсолнечником и т. д. Но, во-первых, у такого использования почвы есть свои естественные ограничения, во-вторых, ровно аналогичные сдвиги происходят и на рынках, по которым идет замещение.
Это только единственный пример – одного, хоть и базового товара. А есть и полные аналоги в других сегментах. Связанная с этим рынком уже мясная отрасль демонстрирует избыточные мощности не меньше по масштабу.
Сельскохозяйственный рынок – один из самых неэластичных, если употреблять либеральную терминологию. Ковид-19 затормозил экономическую активность. Потребность в нефтегазопродуктах снизилась. Но если здесь, пусть и с проблемами, но можно производство сократить, новые проекты поставить на паузу, что-то законсервировать, то в сельхозпроизводстве, которое в мире представлено множеством мелких и средних хозяйств, такой фортель не пройдет. Фермера просто так не отправишь при консервации завода в одной сфере работать с переквалификацией на завод в другой. При этом не обрабатывать землю, которая работает, нельзя.
У кого в мире имеется наибольший процент к работающим, если смотреть на занятых в сельском хозяйстве, и при этом имеется значительный товарный профицит?
А это тот самый Евросоюз – любимый объект нашей отечественной критики. У нас сложилось восприятие ЕС как некой «зоны индустриализации», однако в зависимости от страны к стране доля занятых в аграрном и первичном продовольственном секторе там 6–9 % от трудоспособного населения. И это в основном небольшие хозяйства. Так, среднее число занятых на одно агропредприятие бастующей Франции – 2,1 человека.
Перепроизводство еды в мире, как мы видим, значительно. В Европе же оно вообще зашкаливает. Вот в Guardian подсчитали, что на свалку отправляется продукции на 148 млрд евро ежегодно. Это 28–30 % от общего объема.
В США интенсификация и концентрация сельского хозяйства выше, занятых там в два раза меньше, чем в ЕС, поэтому при аналогичном перепроизводстве, оно не столь критично влияет на социально-экономическую сферу как в ЕС. Пока не критично.
Такое перепроизводство делает сферу убыточной, но убытки покрываются из европейского бюджета дотациями и субсидиями. В противном случае работники и владельцы после всех платежей рискуют получить за свой трудовой доход, сравнимый с минимальным размером оплаты. Субсидирование отрасли достигает 60 % и выше.
Что можно с этим сделать?
Больше экспортировать. Однако теперь уже экспорт снижает субсидирование, а перепроизводство характерно для мира в целом. Нет хороших экспортных цен на зерно, мясо, масло, если это не совсем нишевый продукт.
Еврокомиссии, конечно, пытаются тут что-то сделать, регулируя длину хвоста коров и длину огурцов, диаметр свиных пятачков и помидоров. Запрещают придомовое разведение культур и прочее. Но уровень производства таков, что в том же ЕС по-хорошему следует просто закрыть 65 % фермерских хозяйств.
Радоваться европейским проблемам с их «навозными бунтами» не стоит. Хотя бы потому, что кризис перепроизводства мировой, и еще лет пять назад уже были актуальны дискуссии о том, стоит ли России столько сил и ресурсов бросать на захват базовых рынков зерна. По той же пшенице у нас превышение производства над внутренними потребностями не самое высокое (80 %), у Канады или Австралии – так и все 90 %. Но накопление излишков не может не дать эффекта – к 2023 году мы получили одну из самых низких мировых цен.
То, что трейдеры за счет историй про «мировой голод» пытаются поднять цены, понять можно. С одной стороны, они тормозят спрос, с другой – получают дополнительную доходность. Но это меры временные, поскольку проблема не является частной.
Аграрная отрасль – одна из базовых, стало быть, она имеет ярко выраженный кумулятивный эффект – на нее завязано множество смежных сегментов, машиностроение и запчасти, ремонтные и сервисные предприятия, потребление топлива, органическая химия и прочие. Просто социальная структура в ЕС такова, что кнут кризиса перепроизводства в этой базовой отрасли бьет по Европе в первую очередь. Но ведь и остальные страны не в лучшем положении. Даже если ЕС сократит производство на 50 %, проблема не уйдет.
Российский рынок уже в этом году получит работу в условиях критически низких цен, в следующем – это уже станет довольно серьезной проблемой, поскольку надо будет либо диверсифицировать работу, либо выпадающие доходы производители будут компенсировать на рынке внутреннем. Как с бензином и дизельным топливом, только настраивать это намного сложнее.
Как вообще мир дошел до жизни такой?
А дошел он до нее ровно потому, что уже лет тридцать как там вообще перестали задумываться над такими вещами, как «равновесная стоимость». Что над этим задумываться, если это рудимент ретроградного подхода. Да и вообще, кое-кто так и прямо скажет, что равновесная стоимость – это абстракция, к реальной жизни отношения не имеющая. Оказывается, что имеющая, потому что хоть равновесной стоимости достичь и в самом деле невозможно, но это не означает, что к этому не надо стремиться. И уже одно стремление к этому может способствовать решению многих проблем и противоречий.
Капитализация в базовых отраслях снижалась по отношению к отраслям инновационным чуть ли не ежегодно. Чем это компенсировали потерпевшие отрасли? Обычно наращиванием выпуска. Если на нефтяном рынке или рынке стали концентрация еще позволяла вести картельные переговоры или их аналоги (вроде ОПЕК+), то на рынке аграрном это просто вело к наращиванию вала, где, как мы видим на примере Европы (хотя и России тоже), ни параметры прибыльности, ни капитализации не растут.
В итоге мы в течение будущих десяти лет рискуем получить откат в базовых отраслях, когда единственным вариантом будет рост концентрации и снижение выпуска для роста цен и выравнивания капитализации с другими отраслями.
Мы увидим еще большую концентрацию производительных сил в руках немногих структур: и по аграрному сектору, и по химии, и по углеводородам, и по стали. Даже не самые слабые компании будут поглощаться и сливаться.
Принесет ли это вал социальных проблем?
Несомненно, просто у кого-то это будет быстрее, у кого-то медленнее.
При этом, если возвращаться к теме зерна и голода, то голодающих в Йемене и в Африке меньше не станет – их станет больше, а цены на базовые продукты вырастут везде.
И было бы неплохо где-то в российском экспертном сегменте увидеть на эту тему серьезную дискуссию, потому что развитие отраслевое у нас идет всегда с запозданием, значит и диверсификация будет с запозданием, а надо бы к ней готовиться заранее.
Информация