Наполеон: по ту сторону легенды
15 августа исполняется 244 года со дня рождения Наполеона Бонапарта. Истинный ли образ великого полководца доносят до нас легенды о нем?
Среди исторических деятелей первого ранга немного найдется тех, чья жизнь и деятельность изучались бы пристальнее, чем у Наполеона. Император французов, держащий руку между пуговицами жилета на парадных портретах или командующий войсками на поле боя с подзорной трубой и непременной треуголкой, — образ, знакомый каждому с детства. К этому визуальному ряду прилагается сопутствующий событийный антураж.
Вот юный Бонапарт бросается в атаку на Аркольском мосту, а вот он уже в египетских песках напоминает солдатам о том, что «40 веков смотрят на них с высоты пирамид». И рядом — повзрослевший и одновременно посуровевший Наполеон, который стоит под пушечным огнем на кладбище при Прейсиш-Эйлау или взирает на пожар Москвы. Затем — поражения, молчаливое отступление к границам Франции, нервное подергивание при Ватерлоо, мастерски изображенное Родни Стайгером в одноименной киноленте Сергея Бондарчука.
«Он родился на острове, всю жизнь хотел завоевать остров и умер на острове», — представляет Наполеона Талейран в начале одной из многочисленных кинобиографий полководца. В этом странном треугольнике — Корсика, Англия, Святая Елена — обозначающем не столько географию, сколько разные эпохи, разворачивается основная канва жизни Бонапарта. Жизни, заворожившей с тех пор множество писателей, поэтов, композиторов, не говоря уже о политических деятелях позднейших времен.
Необыкновенность его судьбы прекрасно осознавалась и современниками — от Бетховена до Байрона. На закате жизни, уже на Святой Елене Наполеон и сам восклицал: «Какой роман моя жизнь!» Низвергнутый император, быть может, с присущей ему интуицией ощущал приближение эры романтизма, для которой он станет одним из ключевых героев. Судьба, которая вознесла его из мелких или, как сказали бы в России, худородных дворян и сделала властителем сначала Франции, а затем и Европы, чтобы потом беспощадно лишить всего — трона, семьи, Родины, не могла не волновать воображение. Тихо ушедший из жизни в 1821 г., Наполеон очень скоро возвратился, например, в «Воздушном корабле» Лермонтова, где
Из гроба тогда император
Очнувшись, является вдруг;
На нем треугольная шляпа
И серый походный сюртук
Впрочем, эти фантазии до некоторой степени материализовались, когда прах Наполеона был перевезен со Святой Елены во Францию, где он, наконец, упокоился в Доме Инвалидов. Но если романтизм тоже постепенно отходил в прошлое, то наполеоновская легенда, напротив, с годами только крепла. Во Франции после поражений 1870 г., тяжелейших потерь 1914-1918 гг. и затем унизительной оккупации по итогам 1940 г. Наполеон стал выражением национальной гордости. Старые континентальные соперники по мере того, как сменялись поколения, начинали все выше ставить человека, которого раньше почти официально именовали «корсиканским чудовищем». В России, например, многие вслед за Пушкиным могли быть уверены, в том, что
Хвала! он русскому народу
Высокий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал
Поскольку антинаполеоновская коалиция одержала победу, европейское общество невольно и само поддержало наполеоновский миф, так как иначе победа переставала выглядеть убедительно. В самом деле, Россия, Британия, Пруссия, Австрия, Швеция, испанские партизаны, мелкие германские государства — а против них одна Франция.
В реальности дело обстояло гораздо сложнее, но эти «нюансы» не проникают в массовое сознание. Где, однако, присутствует известная реплика Наполеона, приравнявшего свой личный военный вклад к сотне тысяч солдат: «Пятьдесят тысяч и я — это сто пятьдесят тысяч». Такого — попробуй, победи. Но победа была одержана, и это стало важнейшей национальной точкой отсчета — и в Британии, и в России, и особенно в Пруссии.
Тут уместно сказать и о том, что живучесть легенде обеспечила не только патриотическая гордость французов или их победоносных врагов, не только и в самом деле неординарная судьба, которой с избытком хватило бы на десяток биографий, но и, как сказали бы сейчас, талант Наполеона в области Public Relations. Фразы, произнесенные им по тому или иному случаю и вошедшие в анналы благодаря воспоминаниям современников или фантазии увлеченных биографов, составляют неотъемлемую часть классического образа не меньше, чем «серый походный сюртук».
«Ослов и ученых на середину!» «Ни красных колпаков, ни красных каблуков». «Пишите коротко и неясно» — все это тоже стало своего рода «классикой». Так же, как и неизбежное «От великого до смешного — лишь один шаг». Для самого Бонапарта «великим» было, конечно, все, чего он добился на поле брани вплоть до 1812 г. Но что же было смешным?
Итоги Отечественной войны делали смешными планы и прогнозы, которые завоеватель строил перед тем, как ее начать, но едва ли смех был доминирующим чувством у родственников и близких сотен тысяч погибших на ней с обеих сторон. На таких «мелочах» легенда обычно не останавливается, как и на том, как отступающие французские войска в какой-то момент пережили такой моральный распад, что дошли до каннибализма. Эти грубые реалии войны не соответствуют наполеоновской патетике.
Целовать знамена Старой Гвардии при первом отречении — пожалуйста. Обнимать Александра в Тильзите в 1807 г. — сколько угодно. Но ни десятки тысяч трупов гражданского населения на улицах испанской Сарагосы в 1809 г., ни убитые наполеоновской армией русские крестьяне на дороге от Смоленска до Москвы и обратно не лезут в легенду и в массовом сознании не задерживаются.
Приход Наполеона к власти во Франции произошел в момент, когда, по общему ощущению, государственный механизм страны находился в состоянии, близком к распаду. Хищническая олигархия, завладевшая бесконтрольной властью в результате Французской революции, провоцировала один кризис за другим, ввергнув страну в пучину коррупции, беззаконий, а также войн, которые чем дальше, тем меньше выглядели как оборонительные.
В 1799 г. этот режим близился к своему финалу, свидетельством чего являются различные заговоры, направленные на его изменение, и зревшие изнутри. Бонапарт, покинувший в Египте армию, которую ждало неизбежное поражение, оказался в нужный момент в нужном месте. Его участие в брюмерианском перевороте было обусловлено, с одной стороны, его популярностью «в народе», а с другой — определенными неформальными договоренностями в верхах.
Впрочем, взятые на себя «кондиции» в случае Бонапарта были куда легче, чем у Анны Иоанновны, и притом гораздо более растяжимые. Он должен был навести порядок, создать работающий государственный механизм, отбросить врагов от французских границ и установить в республике гражданский мир.
Как всегда бывает поначалу, новый глава государства делал именно то, чего от него ждали. Наполеон одержал победу над австрийцами, приглушил вооруженное сопротивление шуанов в Бретани, реформировал законодательные и исполнительные органы государственной власти. Не очень заметно они приобрели персоналистскую окраску: появилось первое лицо, от которого постепенно стал зависеть государственный аппарат в целом.
Такая конфигурация базировалась во многом на военных успехах. Победы в войнах стали не только средством одолеть врагов Франции, но и основным способом упрочить внутреннюю власть полководца, сделать ее неоспоримой, не подверженной никакой критике. Все это сопровождалось постепенным завинчиванием гаек, отменой даже относительной свободы печати, существовавшей ранее, ссылками и казнями разнообразных оппонентов режима, формированием полицейского аппарата под главенством революционного террориста Фуше.
На фоне внешне благостных событий вроде заключения долгожданного мира с другими державами, подписания конкордата с католической церковью или упорядочивания законодательства (знаменитый «Кодекс Наполеона») вдруг стали проступать черты правителя, которого ничего не сдерживает. Казням подвергались оппоненты режима и «слева», и «справа». Самой известной из расправ стал расстрел герцога Энгиенского — члена дома Бурбонов, ложно обвиненного в заговоре.
При этом власть Наполеона в немалой мере основывалась на победах над внешними врагами, что само собой подталкивало его ко все новым и новым внешнеполитическим авантюрам, которые в конечном счете означали пролонгацию войны до бесконечности. Сменив переставшую устраивать его должность первого консула на титул императора, новый владыка Франции повел войну с Англией, Австрией, Россией, Пруссией и т.п. Чем дольше шли эти войны, тем сильнее становилось разочарование в самой Франции. Но император чем дальше, тем нетерпимее относился к этому настроению французских элит.
Те люди, которые помогали ему в 1799 г., постепенно попали в опалу. А войны, которые еще могли в начале наполеоновского правления именоваться оборонительными, превратились в беззастенчиво захватнические, агрессивные. «Спаситель», которым Наполеон виделся постреволюционным французским элитам, обернулся ненасытным честолюбцем, человеком, который не может остановиться, тем, кто, в конечном счете, приносит значительно больше вреда, чем пользы.
Континентальная блокада, которая была призвана обеспечивать интересы французского предпринимательского класса, в конечном итоге потребовала таких жертв для своего сохранения, что перестала оправдывать себя. И ее сохранение превратилось в систему, требующую все новых и новых жертв.
Неудивительно, что с началом поражений наполеоновская система стала трещать по швам — сначала в Европе, а затем и в самой Франции, где от авантюрной и ни с чем не считающейся политики императора устали не только крестьяне и рабочие, но и предприниматели, и представители той самой военной элиты, которую Наполеон пытался создать. Низвержение Бонапарта было не в меньшей мере внутрифранцузским делом, чем достижением антифранцузской коалиции.
В 1814 г., как отмечали многие историки, Наполеон пал жертвой не только внешних поражений, но и четко выраженного настроения армии, отказавшейся продолжать бессмысленную войну. Краткое возвращение во время «100 дней» уже ничего не могло изменить. Наполеон оказался несовместим с той самой стабильностью, на которую многие делали ставку в 1799 г.
С легкой руки Маркса в историографии мнение о Наполеоне в немалой степени свелось к формуле о человеке, который справился с революцией у себя дома, а затем перенес ее за границу. Обычно под этим понимают разнообразные «антифеодальные реформы», осуществленные в Европе от Испании до Пруссии. Но справедливее было бы сказать, что Наполеон перенес в Европу возведенное в принцип отсутствие хоть каких-то правил, что и вызывало постепенно усиливавшееся сопротивление со стороны народов, оказавшихся в орбите Французской империи.
Отсюда и война с Наполеоном, в которой компромисс стал проблемой. Логика ничем не ограниченного завоевания обернулась бумерангом — ситуацией, при которой даже большие уступки перестают удовлетворять неприятеля, который хочет расправиться с угрозой раз и навсегда.
История Наполеона — это история разорения Франции, гибели миллиона французов (не говоря о других народах), деформации экономики, попыток превратить Европу во французский домен, что противоречило интересам не только европейских народов, но и самих французов, которым приходилось платить за это чем дальше, тем большую цену. Это история превращения государства в своего рода подобие военного лагеря и разрушения мнимой «стабильности» в бесконечности войн. Это история расхождения Наполеона с теми самыми французскими элитами, которые призвали его к власти. Это история войн, в которых погибло бесчисленное множество людей. Это, наконец, история личных амбиций, ставших прямой угрозой интересам государства.
Но наполеоновская легенда слишком сильна, чтобы воспринять сказанное. Наверное, в этом есть какая-то своя правда, ибо легенда не есть нечто ложное, но есть отобранные факты из повести жизни того, кто эту легенду породил. Вечная двойственность Наполеона неизбежна. Не столько «мятежной вольности наследник и убийца», сколько человек, который показался французским постреволюционным элитам подходящим кандидатом на роль того, кто наведет порядок,
Бонапарт разрушил их надежды своими агрессивными войнами. Но в истории он все равно всегда будет тем, кто нанес поражение двум императорам при Аустерлице или «дунул на Пруссию» так, что она перестала существовать за 6 дней. Какими бы ни были трезвые оценки воздействия Бонапарта на французское общество, массовое сознание будет помнить его «триумфальное шествие» по Франции в 1815 г. или его самые первые шаги, в том числе штурм Тулона в 1793 г.
Легенда живет, и в самом этом факте, наверное, можно усмотреть двойственность натуры человека, который именовался «гражданин Бонапарт» в 1790-е годы, и «Ваше императорское величество» во второй половине 1800-х.
Среди исторических деятелей первого ранга немного найдется тех, чья жизнь и деятельность изучались бы пристальнее, чем у Наполеона. Император французов, держащий руку между пуговицами жилета на парадных портретах или командующий войсками на поле боя с подзорной трубой и непременной треуголкой, — образ, знакомый каждому с детства. К этому визуальному ряду прилагается сопутствующий событийный антураж.
Вот юный Бонапарт бросается в атаку на Аркольском мосту, а вот он уже в египетских песках напоминает солдатам о том, что «40 веков смотрят на них с высоты пирамид». И рядом — повзрослевший и одновременно посуровевший Наполеон, который стоит под пушечным огнем на кладбище при Прейсиш-Эйлау или взирает на пожар Москвы. Затем — поражения, молчаливое отступление к границам Франции, нервное подергивание при Ватерлоо, мастерски изображенное Родни Стайгером в одноименной киноленте Сергея Бондарчука.
«Он родился на острове, всю жизнь хотел завоевать остров и умер на острове», — представляет Наполеона Талейран в начале одной из многочисленных кинобиографий полководца. В этом странном треугольнике — Корсика, Англия, Святая Елена — обозначающем не столько географию, сколько разные эпохи, разворачивается основная канва жизни Бонапарта. Жизни, заворожившей с тех пор множество писателей, поэтов, композиторов, не говоря уже о политических деятелях позднейших времен.
Необыкновенность его судьбы прекрасно осознавалась и современниками — от Бетховена до Байрона. На закате жизни, уже на Святой Елене Наполеон и сам восклицал: «Какой роман моя жизнь!» Низвергнутый император, быть может, с присущей ему интуицией ощущал приближение эры романтизма, для которой он станет одним из ключевых героев. Судьба, которая вознесла его из мелких или, как сказали бы в России, худородных дворян и сделала властителем сначала Франции, а затем и Европы, чтобы потом беспощадно лишить всего — трона, семьи, Родины, не могла не волновать воображение. Тихо ушедший из жизни в 1821 г., Наполеон очень скоро возвратился, например, в «Воздушном корабле» Лермонтова, где
Из гроба тогда император
Очнувшись, является вдруг;
На нем треугольная шляпа
И серый походный сюртук
Впрочем, эти фантазии до некоторой степени материализовались, когда прах Наполеона был перевезен со Святой Елены во Францию, где он, наконец, упокоился в Доме Инвалидов. Но если романтизм тоже постепенно отходил в прошлое, то наполеоновская легенда, напротив, с годами только крепла. Во Франции после поражений 1870 г., тяжелейших потерь 1914-1918 гг. и затем унизительной оккупации по итогам 1940 г. Наполеон стал выражением национальной гордости. Старые континентальные соперники по мере того, как сменялись поколения, начинали все выше ставить человека, которого раньше почти официально именовали «корсиканским чудовищем». В России, например, многие вслед за Пушкиным могли быть уверены, в том, что
Хвала! он русскому народу
Высокий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал
Поскольку антинаполеоновская коалиция одержала победу, европейское общество невольно и само поддержало наполеоновский миф, так как иначе победа переставала выглядеть убедительно. В самом деле, Россия, Британия, Пруссия, Австрия, Швеция, испанские партизаны, мелкие германские государства — а против них одна Франция.
В реальности дело обстояло гораздо сложнее, но эти «нюансы» не проникают в массовое сознание. Где, однако, присутствует известная реплика Наполеона, приравнявшего свой личный военный вклад к сотне тысяч солдат: «Пятьдесят тысяч и я — это сто пятьдесят тысяч». Такого — попробуй, победи. Но победа была одержана, и это стало важнейшей национальной точкой отсчета — и в Британии, и в России, и особенно в Пруссии.
Тут уместно сказать и о том, что живучесть легенде обеспечила не только патриотическая гордость французов или их победоносных врагов, не только и в самом деле неординарная судьба, которой с избытком хватило бы на десяток биографий, но и, как сказали бы сейчас, талант Наполеона в области Public Relations. Фразы, произнесенные им по тому или иному случаю и вошедшие в анналы благодаря воспоминаниям современников или фантазии увлеченных биографов, составляют неотъемлемую часть классического образа не меньше, чем «серый походный сюртук».
«Ослов и ученых на середину!» «Ни красных колпаков, ни красных каблуков». «Пишите коротко и неясно» — все это тоже стало своего рода «классикой». Так же, как и неизбежное «От великого до смешного — лишь один шаг». Для самого Бонапарта «великим» было, конечно, все, чего он добился на поле брани вплоть до 1812 г. Но что же было смешным?
Итоги Отечественной войны делали смешными планы и прогнозы, которые завоеватель строил перед тем, как ее начать, но едва ли смех был доминирующим чувством у родственников и близких сотен тысяч погибших на ней с обеих сторон. На таких «мелочах» легенда обычно не останавливается, как и на том, как отступающие французские войска в какой-то момент пережили такой моральный распад, что дошли до каннибализма. Эти грубые реалии войны не соответствуют наполеоновской патетике.
Целовать знамена Старой Гвардии при первом отречении — пожалуйста. Обнимать Александра в Тильзите в 1807 г. — сколько угодно. Но ни десятки тысяч трупов гражданского населения на улицах испанской Сарагосы в 1809 г., ни убитые наполеоновской армией русские крестьяне на дороге от Смоленска до Москвы и обратно не лезут в легенду и в массовом сознании не задерживаются.
Приход Наполеона к власти во Франции произошел в момент, когда, по общему ощущению, государственный механизм страны находился в состоянии, близком к распаду. Хищническая олигархия, завладевшая бесконтрольной властью в результате Французской революции, провоцировала один кризис за другим, ввергнув страну в пучину коррупции, беззаконий, а также войн, которые чем дальше, тем меньше выглядели как оборонительные.
В 1799 г. этот режим близился к своему финалу, свидетельством чего являются различные заговоры, направленные на его изменение, и зревшие изнутри. Бонапарт, покинувший в Египте армию, которую ждало неизбежное поражение, оказался в нужный момент в нужном месте. Его участие в брюмерианском перевороте было обусловлено, с одной стороны, его популярностью «в народе», а с другой — определенными неформальными договоренностями в верхах.
Впрочем, взятые на себя «кондиции» в случае Бонапарта были куда легче, чем у Анны Иоанновны, и притом гораздо более растяжимые. Он должен был навести порядок, создать работающий государственный механизм, отбросить врагов от французских границ и установить в республике гражданский мир.
Как всегда бывает поначалу, новый глава государства делал именно то, чего от него ждали. Наполеон одержал победу над австрийцами, приглушил вооруженное сопротивление шуанов в Бретани, реформировал законодательные и исполнительные органы государственной власти. Не очень заметно они приобрели персоналистскую окраску: появилось первое лицо, от которого постепенно стал зависеть государственный аппарат в целом.
Такая конфигурация базировалась во многом на военных успехах. Победы в войнах стали не только средством одолеть врагов Франции, но и основным способом упрочить внутреннюю власть полководца, сделать ее неоспоримой, не подверженной никакой критике. Все это сопровождалось постепенным завинчиванием гаек, отменой даже относительной свободы печати, существовавшей ранее, ссылками и казнями разнообразных оппонентов режима, формированием полицейского аппарата под главенством революционного террориста Фуше.
На фоне внешне благостных событий вроде заключения долгожданного мира с другими державами, подписания конкордата с католической церковью или упорядочивания законодательства (знаменитый «Кодекс Наполеона») вдруг стали проступать черты правителя, которого ничего не сдерживает. Казням подвергались оппоненты режима и «слева», и «справа». Самой известной из расправ стал расстрел герцога Энгиенского — члена дома Бурбонов, ложно обвиненного в заговоре.
При этом власть Наполеона в немалой мере основывалась на победах над внешними врагами, что само собой подталкивало его ко все новым и новым внешнеполитическим авантюрам, которые в конечном счете означали пролонгацию войны до бесконечности. Сменив переставшую устраивать его должность первого консула на титул императора, новый владыка Франции повел войну с Англией, Австрией, Россией, Пруссией и т.п. Чем дольше шли эти войны, тем сильнее становилось разочарование в самой Франции. Но император чем дальше, тем нетерпимее относился к этому настроению французских элит.
Те люди, которые помогали ему в 1799 г., постепенно попали в опалу. А войны, которые еще могли в начале наполеоновского правления именоваться оборонительными, превратились в беззастенчиво захватнические, агрессивные. «Спаситель», которым Наполеон виделся постреволюционным французским элитам, обернулся ненасытным честолюбцем, человеком, который не может остановиться, тем, кто, в конечном счете, приносит значительно больше вреда, чем пользы.
Континентальная блокада, которая была призвана обеспечивать интересы французского предпринимательского класса, в конечном итоге потребовала таких жертв для своего сохранения, что перестала оправдывать себя. И ее сохранение превратилось в систему, требующую все новых и новых жертв.
Неудивительно, что с началом поражений наполеоновская система стала трещать по швам — сначала в Европе, а затем и в самой Франции, где от авантюрной и ни с чем не считающейся политики императора устали не только крестьяне и рабочие, но и предприниматели, и представители той самой военной элиты, которую Наполеон пытался создать. Низвержение Бонапарта было не в меньшей мере внутрифранцузским делом, чем достижением антифранцузской коалиции.
В 1814 г., как отмечали многие историки, Наполеон пал жертвой не только внешних поражений, но и четко выраженного настроения армии, отказавшейся продолжать бессмысленную войну. Краткое возвращение во время «100 дней» уже ничего не могло изменить. Наполеон оказался несовместим с той самой стабильностью, на которую многие делали ставку в 1799 г.
С легкой руки Маркса в историографии мнение о Наполеоне в немалой степени свелось к формуле о человеке, который справился с революцией у себя дома, а затем перенес ее за границу. Обычно под этим понимают разнообразные «антифеодальные реформы», осуществленные в Европе от Испании до Пруссии. Но справедливее было бы сказать, что Наполеон перенес в Европу возведенное в принцип отсутствие хоть каких-то правил, что и вызывало постепенно усиливавшееся сопротивление со стороны народов, оказавшихся в орбите Французской империи.
Отсюда и война с Наполеоном, в которой компромисс стал проблемой. Логика ничем не ограниченного завоевания обернулась бумерангом — ситуацией, при которой даже большие уступки перестают удовлетворять неприятеля, который хочет расправиться с угрозой раз и навсегда.
История Наполеона — это история разорения Франции, гибели миллиона французов (не говоря о других народах), деформации экономики, попыток превратить Европу во французский домен, что противоречило интересам не только европейских народов, но и самих французов, которым приходилось платить за это чем дальше, тем большую цену. Это история превращения государства в своего рода подобие военного лагеря и разрушения мнимой «стабильности» в бесконечности войн. Это история расхождения Наполеона с теми самыми французскими элитами, которые призвали его к власти. Это история войн, в которых погибло бесчисленное множество людей. Это, наконец, история личных амбиций, ставших прямой угрозой интересам государства.
Но наполеоновская легенда слишком сильна, чтобы воспринять сказанное. Наверное, в этом есть какая-то своя правда, ибо легенда не есть нечто ложное, но есть отобранные факты из повести жизни того, кто эту легенду породил. Вечная двойственность Наполеона неизбежна. Не столько «мятежной вольности наследник и убийца», сколько человек, который показался французским постреволюционным элитам подходящим кандидатом на роль того, кто наведет порядок,
Бонапарт разрушил их надежды своими агрессивными войнами. Но в истории он все равно всегда будет тем, кто нанес поражение двум императорам при Аустерлице или «дунул на Пруссию» так, что она перестала существовать за 6 дней. Какими бы ни были трезвые оценки воздействия Бонапарта на французское общество, массовое сознание будет помнить его «триумфальное шествие» по Франции в 1815 г. или его самые первые шаги, в том числе штурм Тулона в 1793 г.
Легенда живет, и в самом этом факте, наверное, можно усмотреть двойственность натуры человека, который именовался «гражданин Бонапарт» в 1790-е годы, и «Ваше императорское величество» во второй половине 1800-х.
Информация