Интервью с Андреем Григорьевым, генеральным директором Фонда перспективных исследований
В 2013 году в специальном номере журнала "Экспорт вооружений" и пятом номере журнала "Moscow Defence Brief" было опубликовано интервью с Андреем Григорьевым, генеральным директором Фонда перспективных исследований, являющимся по замыслу своего рода русским аналогом американского DARPA. До сегодняшнего дня на ресурсах ЦАСТ была доступна англоязычная версия данного интервью. Наш блог публикует русскоязычный вариант данного интервью.
«Мы готовы работать с любой компанией»
Андрей Григорьев – генеральный директор Фонда перспективных исследований, почетный профессор Московского физико-технического института (МФТИ), доктор технических наук, генерал-лейтенант запаса. Родился в 1963 г. В 1986 г. окончил факультет аэрофизики и космических исследований МФТИ. С 1988 г. после окончания Военной академии химической защиты проходил службу в научно-исследовательских учреждениях Министерства обороны. В 1995–1999 гг. занимал руководящие должности в Управлении экологии и специальных средств защиты Министерства обороны России. В 1999–2012 гг. работал в структурах Федеральной службы по техническому и экспортному контролю. В ноябре 2012 г. назначен членом Военно-промышленной комиссии при Правительстве России, с февраля 2013 г. возглавляет Фонд перспективных исследований.
Известно, что объем финансирования ФПИ на 2013 год составляет 2,3 млрд руб. Соответствует ли такой объем финансирования задачам ФПИ, какие проекты планируется реализовать в рамках этого бюджета и какова дальнейшая перспектива?
Да, эта цифра соответствует действительности и для 2013 года этого объема финансирования вполне достаточно. Сейчас фонд, как это модно говорить, находится на этапе стартапа, и нам в первую очередь необходимо решить массу организационных задач, разработать механизм рационального распределения средств на проекты, усовершенствовать систему их экспертизы и так далее. Это непростая задача, но, несмотря на совершенно естественные проблемы становления, в ближайшее время мы приступим к работе над конкретными проектами.
В июле научно-технический совет фонда рассмотрел программу деятельности ФПИ. В ее рамках будут рассматриваться те проекты, которые мы собираемся реализовать в перспективе трех-четырех лет. А дальше объемы финансирования будут зависеть от состояния экономики страны, поддержки наших идей со стороны Минфина, но в первую очередь от качества тех проектов, которые мы предложим. Основная часть средств будет направляться непосредственно на их разработку и реализацию.
Известно, что фонд создан по аналогии с американским Агентством передовых оборонных исследовательских проектов (Defense Advanced Research Projects Agency, DARPA). Что общего и что отличного вы видите в структуре и деятельности вашей организации и DARPA?
Реально нас объединяет одно – чрезвычайно длительный горизонт планирования. Наши программы рассчитаны на реализацию в течение 10, 15 и даже 20 лет. Такие же сроки может позволить себе DARPA. Это дает агентству возможность оторваться от текущих реалий и проблем, которые всегда есть у любого государства (заказчика). Одна из причин отсутствия в России прорывных разработок заключалась в том, что заказчик предлагал работу над несколько «сиюминутными проектами». Любой руководитель понимал, что ему приходится работать «здесь и сейчас», у него масса текущих проблем, которые выходят на первый план, кажутся приоритетными. Думать о далекой перспективе просто некогда. А ведь есть долгосрочные проблемы, которые проявятся, станут актуальными через 15–20 лет. Но до этой перспективы еще нужно дожить, и как руководители предприятий, так и представители государственного заказчика всегда вынужденно смещают в своей деятельности акцент в сторону решения проблем сегодняшнего дня.
На этом сходство, в сущности, заканчивается. DARPA в своей деятельности может опираться на результаты фундаментальных исследований, которые финансируются по огромному числу каналов и статей независимо от агентства. И DARPA со своим финансированием просто «снимает сливки» с уже почти готовых проектов. Ярким примером является проведение DARPA многочисленных конкурсов с небольшим, по сути, премиальным фондом, который не может покрыть расходы участников на те или иные разработки. На конкурсы выставляются проекты, которые уже были профинансированы в рамках университетских программ, грантов и так далее. В России это, к сожалению, пока невозможно, но мы уже провели успешные переговоры с Минобрнауки, и будем запускать с ними подобные совместные проекты.
Сильно отличается и инфраструктура исследований. Если в России найдется группа молодых людей, которые вдруг сумеют что-нибудь разработать, то они погрязнут в вопросах, где это изготовить, испытать и т. д. Пока еще отсутствует полноцикличная цепочка – от исследования до внедрения, когда перед изобретателем были бы открыты все двери и ему было бы понятно, куда идти со своим изделием. В создании подобной инфраструктуры я также вижу одну из задач фонда.
Были ли в СССР аналогичные фонду структуры?
В СССР такой структурой было 13-е управление Министерства обороны, которое занималось перспективными разработками. Эта структура после смены ряда названий существует в недрах Минобороны и в настоящее время. Кроме того, у каждого заказчика оборонной продукции есть группа или отдел, которая занимается перспективными разработками. Но при этом фонд не дублирует функции этих структур. Во-первых: мы ориентированы на более длительный горизонт планирования, во-вторых: фонд сам по себе является экспериментальной площадкой, на которой будут отрабатываться в том числе и новые организационные подходы к осуществлению прорывных исследований и разработок.
Когда должность заместителя министра обороны Российской Федерации – начальника вооружений Вооруженных сил России занимал Алексей Московский, делалась попытка создать «русскую DARPA». Были выделены средства, инициировались проекты, но в «час Х» вместо реальных разработок были представлены лишь плакатики со старыми проектами, с которых «сдули пыль». Как обстоит ситуация на сегодняшний день?
Нечто подобное присутствует и в настоящий момент. К нам пришло более 600 предложений по различным проектам, но по-настоящему новых, революционных идей пока мало. В основном это именно, как вы сказали, «покрытые слоем пыли» старые проекты. Одна из главных причин такой ситуации заключается в остром дефиците генераторов идей в оборонно-промышленном комплексе. Нам необходимо выращивать новое поколение инженеров, конструкторов и разработчиков – это должны быть молодые, креативные и, наверное, отчасти авантюрные люди. О том, почему талантливая молодежь сегодня неохотно идет в ОПК, сказано немало, в том числе и с самых высоких трибун. По моему убеждению, привлекать молодежь в отрасль необходимо не только улучшением социальных гарантий, здесь очень важна и моральная мотивация. Каждый молодой специалист должен понимать, что он занимается крайне важными для страны передовыми и современными проектами. А когда выпускник вуза приходит работать на устаревшую технологическую и производственную базу, на которой выпускает спроектированную еще в 1970–1980-х гг. технику, разве можно надеяться на то, что он будет «гореть» и сможет генерировать интересные идеи и решения?
Считаю, что в рамках действующей системы необходимо начинать создавать «новый ОПК». И здесь мы выбрали следующий подход – создание так называемых «лабораторий-фондов». Они станут площадкой для формирования новых коллективов разработчиков и должны оснащаться лучшим существующим сегодня в мире оборудованием. Лаборатории необязательно будут структурными подразделениями фонда, они могут быть частью крупных предприятий и корпораций, но их отличие заключается в том, что мы будем пытаться реализовывать наши проекты только в том случае, если конкретное предприятие создает под наш проект отдельное структурное подразделение (отдел, лабораторию и т.д.). В нем все сотрудники будут заниматься только нашими задачами и больше ничем. Кроме того, что это структурное подразделение должно быть выделено, его работа должна нормально обеспечиваться инфраструктурой предприятия (стенды, испытательные установки, полигоны). И это уже задача фонда – обеспечить все необходимое, заключив соответствующий договор с данным предприятием.
Речь идет о таких гигантах, как Роснано, ОАК, ОСК, или вы готовы работать с более мелкими предприятиями?
Мы готовы работать с любой компанией. В идеале мы видим следующую схему. Сначала представляется проект и те люди, которые будут им заниматься. Далее мы будем проводить технический аудит предприятия на предмет наличия у него соответствующей производственной базы. И здесь, хотим мы того или нет, перечень предприятий невелик. Это крупные предприятия ОПК, где мы фактически создаем нашу ячейку в том случае, когда речь идет о создании «железа». Если же разговор идет о разработке программного обеспечения, то мы готовы сотрудничать с предприятием при условии создания им отдельного юридического лица в рамках своего холдинга, которое будет заниматься нашей задачей. Но в данном случае придется делать аудит не самого предприятия, а имеющихся кадров.
А как видится механизм передачи идей и разработок, созданных при участии фонда, в серийное производство?
Это очень актуальный вопрос. Например, есть точка зрения, что нам не стоит ориентироваться на государственных заказчиков, так как они и в будущем будут заказывать то, что заказывали всегда, критикуя те идеи, которые мы, например, считаем прорывными. В рамках этого подхода сначала предлагают сделать демонстратор, а потом уже доказывать необходимость и полезность данного образца в серии. Я считаю такой подход непродуктивным. Если мы сейчас не наладим отношения с нашими государственными заказчиками, то нам придется самим продвигать разработанные изделия. А коллектив разработчиков в это время будет сидеть без дела. В этой ситуации с высокой вероятностью люди разбегутся. И в этом случае мы так должны организовать нашу работу, чтобы еще на этапе постановки задачи у нас имелось четкое представление о ходе работ, чтобы они были бы согласованы с потенциальным потребителем. То есть этот заказчик при формировании своего ГОЗ, ведомственных или корпоративных программ запланирует возможное развитие этой технологии, если она будет реализована.
К примеру, у нас есть ряд проектов с Росатомом, и по ним есть договоренность с руководством госкорпорации, что в том случае, если эти проекты будут успешными, госкорпорация будет «подхватывать» полученный результат в рамках своих инвестиционных проектов. Того же самого будем добиваться и в отношениях с другими государственными заказчиками.
Но это касается тенденций, которые понятны для всех и очевидны. Однако нельзя исключать внезапных непрогнозируемых революций в технологиях. Ни один государственный заказчик сегодня не возьмет на себя ответственность за то, что заказанные им перспективные разработки вдруг, в результате прорыва, оказались ненужными. Поэтому у нас будет ряд проектов, «риск фонда», по которым мы будем брать всю ответственность на себя. А если будет результат, то надо будет им правильно распорядиться. К слову, если фонд реализует ряд проектов без конкретного потребителя, то к данным группам и коллективам можно будет привлечь частного инвестора, который увидит потенциал разработок и будет дальше их развивать.
Есть ли уже конкретные выбранные фондом коллективы, которые будут реализовывать перспективные программы?
Как раз в данный момент научно-технический совет ведет рассмотрение проектов. Мы будем развивать направления робототехники, информационных технологий (причем в данном случае, на мой взгляд, появились прорывные технологии обработки больших объемов информации), высокоточных систем. Будем работать над увеличением дальности действия оружия – от пуль до ракетных комплексов.
Каков механизм научной экспертизы и отбора проектов в фонде?
У нас действует система экспертизы по отдельным научным направлениям. По каждому из них были отобраны эксперты, причем не нами. Мы послали соответствующие запросы в 150 организаций, перечень специальностей почти соответствует номенклатуре Высшей аттестационной комиссии. Мы также привлекаем к работе сторонние экспертные структуры. Это наши центральные головные институты и отраслевые научно-технические советы. Основная задача этого этапа экспертизы – оценить научно-техническую реализуемость идеи в категории вероятности реализации.
А дальше идея поступает на рассмотрение научно-технического совета фонда. Совет наполовину он состоит из представителей государственных заказчиков, а вторая половина – признанные специалисты в соответствующих областях науки и техники, которые могут выступать не только в роли судей, но и генераторов идей.
Но главное требование к проектам – они должны соответствовать нашему видению угроз обороне и безопасности страны. Первые два месяца работы фонда мы как раз потратили на выявление и систематизацию этих угроз и методов по их парированию. Это, в свою очередь, позволило нам сформулировать примерный облик перспективных средств вооруженной борьбы.
То есть любой проект должен отвечать двум основным условиям: это его соответствие угрозам обороне и безопасности в качестве эффективного инструмента по их парированию и отличная от нуля вероятность его технической реализации.
Законом «О Фонде перспективных исследований» предусмотрена международная деятельность. С кем реально можно ее осуществлять?
Этот вопрос имеет два аспекта. Первый – это активное общение с зарубежными коллегами на выставках, форумах, семинарах. Второй – разработка проектов международной кооперации. Но все же этот аспект на сегодня представляется довольно сложным в реализации, в том числе и из-за проблемы интеллектуальной собственности и ее охраны при ведении международной кооперации.
А как обстоит ситуация с возможностью ведения фондом коммерческой деятельности?
Законодательство нам это позволяет, но это направление мы не относим к разряду приоритетных. Для его реализации фонду нужны соответствующие специалисты, сейчас же я собираю в фонде людей, которые всю жизнь занимались прорывными исследованиями и разработкой перспективной техники, а не коммерцией.
Как вы оцениваете перспективы передачи технологий из гражданской сферы в оборонный сектор и наоборот в российских условиях?
В качестве ответа приведу пример проекта, который сейчас находится на стадии обсуждения. Сейчас идет много разговоров о защите российских интересов в Арктике. И, по моему глубокому убеждению, для обеспечения нашего присутствия в этом регионе нужны не только и не столько военные инструменты, сколько обладание технологией добычи ресурсов в арктических условиях подо льдом. И эта на первый взгляд абсолютно гражданская технология добычи полезных ископаемых, с другой стороны, может стать тем механизмом, который позволит завоевать ту же самую Арктику.
Если эта идея созреет, то фонд мог бы заложить первый кирпичик в ее основу, например, в виде осуществления аванпроекта. Ведь именно здесь сливаются все технологии, которыми обладает Россия. Это и технологии подводного судостроения, и реакторостроения, и проектирования судов ледового класса. По этому вопросу мы ведем предварительные консультации с институтами Газпрома, Роснефти, сводим их с институтами Росатома и предприятиями ОСК. Но пока мы только создаем некий клуб для обсуждения проблематики, из которого может получиться нечто большее.
Технологии в гражданской сфере уже в значительной степени превосходят то, что имеется в военной промышленности, и здесь важно понять, как гражданские технологии передать в военный сектор. Однако применительно к России приходится констатировать, что высокоразвитого и высокотехнологического сектора гражданской промышленности у нас нет исторически. Может быть, за исключением информационных технологий.
Если проанализировать высокотехнологичные области, то в какой сфере Россия сохраняет позиции на мировом уровне, а где значительно отстала?
Этот вопрос, на мой взгляд, не имеет однозначного ответа. Но если исходить из реального положения вещей, то с учетом того, что в России 20 лет финансирование фундаментальных исследований фактически отсутствовало, сложно говорить о соответствии мировым показателям. Страна использовала заложенный ранее технологический задел. А «лакмусовой бумажкой» конкурентоспособности конкретных изделий может служить экспорт оружия. В тех случаях, где наша техника выигрывает за счет своих характеристик, можно говорить о соответствии или превосходстве данного конкретного образца над иностранными аналогами.
Задача сегодня заключается в том, чтобы правильно организовать прорывные исследования, обеспечить их нормальными ресурсами, и постараться опередить зарубежных партнеров в тех вопросах, которыми они еще, возможно, не занимаются.
Интервью подготовили Руслан Пухов и Константин Макиенко
Генеральный директор Фонда перспективных исследований Андрей Григорьев (с) Фонд перспективных исследований
«Мы готовы работать с любой компанией»
Андрей Григорьев – генеральный директор Фонда перспективных исследований, почетный профессор Московского физико-технического института (МФТИ), доктор технических наук, генерал-лейтенант запаса. Родился в 1963 г. В 1986 г. окончил факультет аэрофизики и космических исследований МФТИ. С 1988 г. после окончания Военной академии химической защиты проходил службу в научно-исследовательских учреждениях Министерства обороны. В 1995–1999 гг. занимал руководящие должности в Управлении экологии и специальных средств защиты Министерства обороны России. В 1999–2012 гг. работал в структурах Федеральной службы по техническому и экспортному контролю. В ноябре 2012 г. назначен членом Военно-промышленной комиссии при Правительстве России, с февраля 2013 г. возглавляет Фонд перспективных исследований.
Известно, что объем финансирования ФПИ на 2013 год составляет 2,3 млрд руб. Соответствует ли такой объем финансирования задачам ФПИ, какие проекты планируется реализовать в рамках этого бюджета и какова дальнейшая перспектива?
Да, эта цифра соответствует действительности и для 2013 года этого объема финансирования вполне достаточно. Сейчас фонд, как это модно говорить, находится на этапе стартапа, и нам в первую очередь необходимо решить массу организационных задач, разработать механизм рационального распределения средств на проекты, усовершенствовать систему их экспертизы и так далее. Это непростая задача, но, несмотря на совершенно естественные проблемы становления, в ближайшее время мы приступим к работе над конкретными проектами.
В июле научно-технический совет фонда рассмотрел программу деятельности ФПИ. В ее рамках будут рассматриваться те проекты, которые мы собираемся реализовать в перспективе трех-четырех лет. А дальше объемы финансирования будут зависеть от состояния экономики страны, поддержки наших идей со стороны Минфина, но в первую очередь от качества тех проектов, которые мы предложим. Основная часть средств будет направляться непосредственно на их разработку и реализацию.
Известно, что фонд создан по аналогии с американским Агентством передовых оборонных исследовательских проектов (Defense Advanced Research Projects Agency, DARPA). Что общего и что отличного вы видите в структуре и деятельности вашей организации и DARPA?
Реально нас объединяет одно – чрезвычайно длительный горизонт планирования. Наши программы рассчитаны на реализацию в течение 10, 15 и даже 20 лет. Такие же сроки может позволить себе DARPA. Это дает агентству возможность оторваться от текущих реалий и проблем, которые всегда есть у любого государства (заказчика). Одна из причин отсутствия в России прорывных разработок заключалась в том, что заказчик предлагал работу над несколько «сиюминутными проектами». Любой руководитель понимал, что ему приходится работать «здесь и сейчас», у него масса текущих проблем, которые выходят на первый план, кажутся приоритетными. Думать о далекой перспективе просто некогда. А ведь есть долгосрочные проблемы, которые проявятся, станут актуальными через 15–20 лет. Но до этой перспективы еще нужно дожить, и как руководители предприятий, так и представители государственного заказчика всегда вынужденно смещают в своей деятельности акцент в сторону решения проблем сегодняшнего дня.
На этом сходство, в сущности, заканчивается. DARPA в своей деятельности может опираться на результаты фундаментальных исследований, которые финансируются по огромному числу каналов и статей независимо от агентства. И DARPA со своим финансированием просто «снимает сливки» с уже почти готовых проектов. Ярким примером является проведение DARPA многочисленных конкурсов с небольшим, по сути, премиальным фондом, который не может покрыть расходы участников на те или иные разработки. На конкурсы выставляются проекты, которые уже были профинансированы в рамках университетских программ, грантов и так далее. В России это, к сожалению, пока невозможно, но мы уже провели успешные переговоры с Минобрнауки, и будем запускать с ними подобные совместные проекты.
Сильно отличается и инфраструктура исследований. Если в России найдется группа молодых людей, которые вдруг сумеют что-нибудь разработать, то они погрязнут в вопросах, где это изготовить, испытать и т. д. Пока еще отсутствует полноцикличная цепочка – от исследования до внедрения, когда перед изобретателем были бы открыты все двери и ему было бы понятно, куда идти со своим изделием. В создании подобной инфраструктуры я также вижу одну из задач фонда.
Были ли в СССР аналогичные фонду структуры?
В СССР такой структурой было 13-е управление Министерства обороны, которое занималось перспективными разработками. Эта структура после смены ряда названий существует в недрах Минобороны и в настоящее время. Кроме того, у каждого заказчика оборонной продукции есть группа или отдел, которая занимается перспективными разработками. Но при этом фонд не дублирует функции этих структур. Во-первых: мы ориентированы на более длительный горизонт планирования, во-вторых: фонд сам по себе является экспериментальной площадкой, на которой будут отрабатываться в том числе и новые организационные подходы к осуществлению прорывных исследований и разработок.
Когда должность заместителя министра обороны Российской Федерации – начальника вооружений Вооруженных сил России занимал Алексей Московский, делалась попытка создать «русскую DARPA». Были выделены средства, инициировались проекты, но в «час Х» вместо реальных разработок были представлены лишь плакатики со старыми проектами, с которых «сдули пыль». Как обстоит ситуация на сегодняшний день?
Нечто подобное присутствует и в настоящий момент. К нам пришло более 600 предложений по различным проектам, но по-настоящему новых, революционных идей пока мало. В основном это именно, как вы сказали, «покрытые слоем пыли» старые проекты. Одна из главных причин такой ситуации заключается в остром дефиците генераторов идей в оборонно-промышленном комплексе. Нам необходимо выращивать новое поколение инженеров, конструкторов и разработчиков – это должны быть молодые, креативные и, наверное, отчасти авантюрные люди. О том, почему талантливая молодежь сегодня неохотно идет в ОПК, сказано немало, в том числе и с самых высоких трибун. По моему убеждению, привлекать молодежь в отрасль необходимо не только улучшением социальных гарантий, здесь очень важна и моральная мотивация. Каждый молодой специалист должен понимать, что он занимается крайне важными для страны передовыми и современными проектами. А когда выпускник вуза приходит работать на устаревшую технологическую и производственную базу, на которой выпускает спроектированную еще в 1970–1980-х гг. технику, разве можно надеяться на то, что он будет «гореть» и сможет генерировать интересные идеи и решения?
Считаю, что в рамках действующей системы необходимо начинать создавать «новый ОПК». И здесь мы выбрали следующий подход – создание так называемых «лабораторий-фондов». Они станут площадкой для формирования новых коллективов разработчиков и должны оснащаться лучшим существующим сегодня в мире оборудованием. Лаборатории необязательно будут структурными подразделениями фонда, они могут быть частью крупных предприятий и корпораций, но их отличие заключается в том, что мы будем пытаться реализовывать наши проекты только в том случае, если конкретное предприятие создает под наш проект отдельное структурное подразделение (отдел, лабораторию и т.д.). В нем все сотрудники будут заниматься только нашими задачами и больше ничем. Кроме того, что это структурное подразделение должно быть выделено, его работа должна нормально обеспечиваться инфраструктурой предприятия (стенды, испытательные установки, полигоны). И это уже задача фонда – обеспечить все необходимое, заключив соответствующий договор с данным предприятием.
Речь идет о таких гигантах, как Роснано, ОАК, ОСК, или вы готовы работать с более мелкими предприятиями?
Мы готовы работать с любой компанией. В идеале мы видим следующую схему. Сначала представляется проект и те люди, которые будут им заниматься. Далее мы будем проводить технический аудит предприятия на предмет наличия у него соответствующей производственной базы. И здесь, хотим мы того или нет, перечень предприятий невелик. Это крупные предприятия ОПК, где мы фактически создаем нашу ячейку в том случае, когда речь идет о создании «железа». Если же разговор идет о разработке программного обеспечения, то мы готовы сотрудничать с предприятием при условии создания им отдельного юридического лица в рамках своего холдинга, которое будет заниматься нашей задачей. Но в данном случае придется делать аудит не самого предприятия, а имеющихся кадров.
А как видится механизм передачи идей и разработок, созданных при участии фонда, в серийное производство?
Это очень актуальный вопрос. Например, есть точка зрения, что нам не стоит ориентироваться на государственных заказчиков, так как они и в будущем будут заказывать то, что заказывали всегда, критикуя те идеи, которые мы, например, считаем прорывными. В рамках этого подхода сначала предлагают сделать демонстратор, а потом уже доказывать необходимость и полезность данного образца в серии. Я считаю такой подход непродуктивным. Если мы сейчас не наладим отношения с нашими государственными заказчиками, то нам придется самим продвигать разработанные изделия. А коллектив разработчиков в это время будет сидеть без дела. В этой ситуации с высокой вероятностью люди разбегутся. И в этом случае мы так должны организовать нашу работу, чтобы еще на этапе постановки задачи у нас имелось четкое представление о ходе работ, чтобы они были бы согласованы с потенциальным потребителем. То есть этот заказчик при формировании своего ГОЗ, ведомственных или корпоративных программ запланирует возможное развитие этой технологии, если она будет реализована.
К примеру, у нас есть ряд проектов с Росатомом, и по ним есть договоренность с руководством госкорпорации, что в том случае, если эти проекты будут успешными, госкорпорация будет «подхватывать» полученный результат в рамках своих инвестиционных проектов. Того же самого будем добиваться и в отношениях с другими государственными заказчиками.
Но это касается тенденций, которые понятны для всех и очевидны. Однако нельзя исключать внезапных непрогнозируемых революций в технологиях. Ни один государственный заказчик сегодня не возьмет на себя ответственность за то, что заказанные им перспективные разработки вдруг, в результате прорыва, оказались ненужными. Поэтому у нас будет ряд проектов, «риск фонда», по которым мы будем брать всю ответственность на себя. А если будет результат, то надо будет им правильно распорядиться. К слову, если фонд реализует ряд проектов без конкретного потребителя, то к данным группам и коллективам можно будет привлечь частного инвестора, который увидит потенциал разработок и будет дальше их развивать.
Есть ли уже конкретные выбранные фондом коллективы, которые будут реализовывать перспективные программы?
Как раз в данный момент научно-технический совет ведет рассмотрение проектов. Мы будем развивать направления робототехники, информационных технологий (причем в данном случае, на мой взгляд, появились прорывные технологии обработки больших объемов информации), высокоточных систем. Будем работать над увеличением дальности действия оружия – от пуль до ракетных комплексов.
Каков механизм научной экспертизы и отбора проектов в фонде?
У нас действует система экспертизы по отдельным научным направлениям. По каждому из них были отобраны эксперты, причем не нами. Мы послали соответствующие запросы в 150 организаций, перечень специальностей почти соответствует номенклатуре Высшей аттестационной комиссии. Мы также привлекаем к работе сторонние экспертные структуры. Это наши центральные головные институты и отраслевые научно-технические советы. Основная задача этого этапа экспертизы – оценить научно-техническую реализуемость идеи в категории вероятности реализации.
А дальше идея поступает на рассмотрение научно-технического совета фонда. Совет наполовину он состоит из представителей государственных заказчиков, а вторая половина – признанные специалисты в соответствующих областях науки и техники, которые могут выступать не только в роли судей, но и генераторов идей.
Но главное требование к проектам – они должны соответствовать нашему видению угроз обороне и безопасности страны. Первые два месяца работы фонда мы как раз потратили на выявление и систематизацию этих угроз и методов по их парированию. Это, в свою очередь, позволило нам сформулировать примерный облик перспективных средств вооруженной борьбы.
То есть любой проект должен отвечать двум основным условиям: это его соответствие угрозам обороне и безопасности в качестве эффективного инструмента по их парированию и отличная от нуля вероятность его технической реализации.
Законом «О Фонде перспективных исследований» предусмотрена международная деятельность. С кем реально можно ее осуществлять?
Этот вопрос имеет два аспекта. Первый – это активное общение с зарубежными коллегами на выставках, форумах, семинарах. Второй – разработка проектов международной кооперации. Но все же этот аспект на сегодня представляется довольно сложным в реализации, в том числе и из-за проблемы интеллектуальной собственности и ее охраны при ведении международной кооперации.
А как обстоит ситуация с возможностью ведения фондом коммерческой деятельности?
Законодательство нам это позволяет, но это направление мы не относим к разряду приоритетных. Для его реализации фонду нужны соответствующие специалисты, сейчас же я собираю в фонде людей, которые всю жизнь занимались прорывными исследованиями и разработкой перспективной техники, а не коммерцией.
Как вы оцениваете перспективы передачи технологий из гражданской сферы в оборонный сектор и наоборот в российских условиях?
В качестве ответа приведу пример проекта, который сейчас находится на стадии обсуждения. Сейчас идет много разговоров о защите российских интересов в Арктике. И, по моему глубокому убеждению, для обеспечения нашего присутствия в этом регионе нужны не только и не столько военные инструменты, сколько обладание технологией добычи ресурсов в арктических условиях подо льдом. И эта на первый взгляд абсолютно гражданская технология добычи полезных ископаемых, с другой стороны, может стать тем механизмом, который позволит завоевать ту же самую Арктику.
Если эта идея созреет, то фонд мог бы заложить первый кирпичик в ее основу, например, в виде осуществления аванпроекта. Ведь именно здесь сливаются все технологии, которыми обладает Россия. Это и технологии подводного судостроения, и реакторостроения, и проектирования судов ледового класса. По этому вопросу мы ведем предварительные консультации с институтами Газпрома, Роснефти, сводим их с институтами Росатома и предприятиями ОСК. Но пока мы только создаем некий клуб для обсуждения проблематики, из которого может получиться нечто большее.
Технологии в гражданской сфере уже в значительной степени превосходят то, что имеется в военной промышленности, и здесь важно понять, как гражданские технологии передать в военный сектор. Однако применительно к России приходится констатировать, что высокоразвитого и высокотехнологического сектора гражданской промышленности у нас нет исторически. Может быть, за исключением информационных технологий.
Если проанализировать высокотехнологичные области, то в какой сфере Россия сохраняет позиции на мировом уровне, а где значительно отстала?
Этот вопрос, на мой взгляд, не имеет однозначного ответа. Но если исходить из реального положения вещей, то с учетом того, что в России 20 лет финансирование фундаментальных исследований фактически отсутствовало, сложно говорить о соответствии мировым показателям. Страна использовала заложенный ранее технологический задел. А «лакмусовой бумажкой» конкурентоспособности конкретных изделий может служить экспорт оружия. В тех случаях, где наша техника выигрывает за счет своих характеристик, можно говорить о соответствии или превосходстве данного конкретного образца над иностранными аналогами.
Задача сегодня заключается в том, чтобы правильно организовать прорывные исследования, обеспечить их нормальными ресурсами, и постараться опередить зарубежных партнеров в тех вопросах, которыми они еще, возможно, не занимаются.
Интервью подготовили Руслан Пухов и Константин Макиенко
Информация