Пять сценариев того, как не могла измениться история Второй мировой
Есть два разных подхода к тому, насколько история устойчива к воздействию случайных факторов. Первый гласит, что, задавив бабочку в прошлом, мы можем вызвать цепную реакцию, которая закончится изменениями тектонических масштабов. Второй: история эластична и устойчива почти к любым случайным изменениям.
...Хотя оба они, мягко говоря, грешат натяжками, иногда интересно приложить их к конкретным событиям: итоги могут оказаться довольно необычными.
Германия выбирает вторжение в Великобританию, а не нападение на СССР
Несмотря на подавляющее превосходство британского флота над немецким, идея десантной операции в Британии была вполне реальна. Неуклюжие на вид немецкие пикировщики летом 1940 года заставили англичан оттянуть боевые корабли на немалое расстояние от Ла-Манша, поэтому останавливать первую волну немецкого десанта было нечем. В первые несколько дней, по послевоенным британским оценкам, сколько-нибудь значительные силы английского флота просто не успевали бы подойти к районам высадки. Определённо, у Германии не хватало десантных средств, что сделало бы наращивание немецких сил непростым, но эти проблемы меркли на фоне состояния вооружённых сил Великобритании.
Да, при эвакуации из Дюнкерка были спасены сотни тысяч солдат, только вот оружие их осталось на французском берегу. Некто Черчилль, выступая 4 июня 1940 года в парламенте, прикрыв микрофон рукой, негромко сообщил притихшим членам Палаты общин: «Мы будем бить высаживающихся по головам пивными бутылками, ибо, пожалуй, у нас только это и есть». По сути, тем летом в стране едва насчитывалось 500 полевых орудий всех типов, пара сотен пушечных танков и менее тысячи истребителей и бомбардировщиков. Коротко: одна–две немецкие танковые дивизии и три пехотных были мощнее всех «вооружённых» сил, имевшихся в Великобритании к середине лета сорокового, а немецкая ударная авиация на три головы превосходила английскую самим фактом наличия Ju 87. То есть шансы на успех были, и уж точно, как мы теперь понимаем, не ниже, нежели при выборе варианта нападения на СССР.
На первый взгляд, в случае успеха немецкого «Морского льва» история Второй мировой должна была серьёзно измениться. Германская группировка на советских границах в 1941 году была бы сильнее (авиационно), поставки по ленд-лизу в СССР в первое время оказались бы скромнее. Тем не менее преувеличивать последствия не стоит: морская блокада Германии никуда не делась бы, как и войска Британии в колониях. Даже в нашем варианте истории, оккупировав летом 1941 года Иран, союзники имели возможность поставлять в СССР то, чего ему не хватало. Да, удержать североафриканский фронт не удалось бы, вот только на ход боевых действий на Востоке это вряд ли могло повлиять: там, где не преуспела пара сотен дивизий, вряд что-то изменят ещё три–четыре.
В конечном счёте СССР (в теории) выиграл бы сухопутную войну, хотя, несомненно, закончил бы её намного западнее границ ГДР и Чехословакии. Тем не менее «с точки зрения вечности» это мало бы что поменяло: крах советского блока в конце 1980-х случился не из-за его малых размеров, так что, кроме несколько повышенных советских потерь, этот сценарий мало чем отличался бы от реализовавшегося на практике.
А теперь забудьте всё вышенаписанное: таким путём история событий не могла измениться вообще. «Нельзя было решиться на десант в Англию, подготовленный до мельчайших деталей, — сообщил Йодль на Нюрнбергском процессе. — Никто не мог взять на себя ответственность и допустить, чтобы германские вооружённые силы истекли кровью в борьбе за Англию перед лицом предстоящей борьбы с Советским Союзом». «Морской лев», — соглашается с ним в 1970-х адмирал ВМС США У. Энзел, — не прыгнул не потому, что он не был на это способен. Дело заключалось в подготовке войны с СССР. Как могучий магнит, Россия в конце концов притянула Гитлера».
И речь не только о том, что немцы «истекли бы кровью», то есть понесли бы при высадке большие потери. Трудно себе представить, что Сталин, сложив руки на груди, наблюдал бы, как Гитлер оккупирует Великобританию, без организации своей версии операции «Немыслимое». Если уж союзники в 1945 году решились составить план наступления на советские части в Восточной Европе, то почему на это не мог пойти в 1940 году тов. Сталин, тем более что лучших шансов, чем во время вторжения немцев в Англию, у него не могло и быть.
Япония не атакует Пёрл-Харбор
Такой сценарий уж точно не мог не повлиять на ход и исход войны, верно? В самом деле, у Гитлера не было бы формальных причин объявлять войну Америке, США не смогли бы (изоляционизм!) воевать плечом к плечу с Британией на Западе. Следовательно, англичане в лучшем случае до конца войны гоняли бы Роммеля по песочнице Северной Африки, не помышляя о высадке во Франции. Для стран Запада война могла бы закончиться с советскими войсками на Рейне (Сене?), а для СССР потери были бы явно выше в силу меньшего связывания немецких армий во Франции в 1944 году.
А вот и нет. Весь этот сценарий исходит из одного-единственного предположения: США не могли первыми напасть на Японию, и если бы та не атаковала американские базы первой, то остались бы вне войны. Проблема этого молчаливого предположения в том, что даже демократическая страна для вступления в войну не всегда нуждается в агрессии врага.
Ещё до Второй мировой США подготовили планы наступательной войны с Канадой, Великобританией и прочими примкнувшими австралиями (War Plan Red). Быть может, эти планы родились от нечего делать? Мы не стали бы ставить на это деньги: у англичан таких же «задумок» не было, и ещё до вступления во Вторую мировую американские армии в XX веке не раз, не два и не десять оказывались за пределами своей страны, причём в большинстве случаев даже без санкции конгресса.
Конечно же, планы войны с Британией, Германией и даже Португалией (!), составленные американскими военными, не считались самыми вероятными сценариями военных действий. В качестве таковой рассматривалась вооружённая борьба против Японии, в том числе наступательная. И если для этого нужно было получить поддержку населения, это не представляло большой трудности: методов втягивания в военные конфликты в данном случае могло быть довольно много.
Напомним факты: в июле 1941 года США оккупировали Исландию под предлогом защиты острова. Конечно, трудно сказать, от кого его надо было защищать (у немцев, само собой, хватало иных возможностей глупо потерять свои немногочисленные корабли), но ничто не мешало аналогичным образом — безо всякой санкции конгресса — взять под защиту нефтедобывающую голландскую Ост-Индию (Индонезию), ради которой японцы в 1941 году, по сути, и начали войну, дабы получить для своих кораблей ту самую нефть, кою американское эмбарго не позволяло купить за деньги.
Защитив Ост-Индию, США сделали бы своё втягивание в войну с Японией неизбежным вне зависимости от позиции конгресса. Руководствуясь сходными соображениями, японское командование пошло на одновременную атаку американских и британских сил на Тихом океане: формальный нейтралитет США никого не обманывал, поскольку было очевидно, что с помощью несложных военно-дипломатических приёмов его можно обойти. Не атаковав Пёрл-Харбор в декабре 1941 года, японцы просто вынуждены были бы напасть на него чуть позже — и на ход истории в целом это вряд ли оказало бы серьёзное влияние.
Немцы берут Москву и всё-всё-всё
В западной историографии, равно как и в постсоветской российской, часто можно услышать о неких роковых ошибках, совершённых Гитлером в 1941 году. В частности, отложив нападение на СССР на июнь вместо мая из-за нападения на Балканы весной, он потерял шанс на захват Москвы в 1941 году, что могло бы привести к выполнению плана «Барбаросса». И далее в том же духе: он зачем-то захотел закрыть от удара южный фланг, повернув туда войска с московского направления, и прочие мемуарные вариации на тему «Гитлер как троянский осёл большевизма».
Беда этого подхода в том, что он игнорирует саму суть этой «Барбароссы». Германия планировала войну с СССР примерно на том же концептуальном уровне, как если бы готовилась к войне с шагающим танками уэллсовских марсиан. Чтобы знать, как воевать, надо представлять себе «устройство» своего противника, его слабые и сильные стороны. Между тем до 22 июня 1941 года сильных сторон за Советской Россией немцы не знали, а вот слабые представляли себе немного... фантастическими. По меткому замечанию историка М. Ю. Мельтюхова, на Западе бытовало мнение, что население большевистской России — «варвары, и совершенно очевидно, что противопоставить немцам они вряд ли что-то смогут». А раз так, то советские вооружённые силы — что-то вроде конно-механизированного отряда папуасов, да и сам СССР — весьма отсталая страна.
Глава одного из разведведомств Германии так описывал представления нацистской верхушки об уровне развитости восточного соседа: «Канарис также утверждал, что у него есть безупречные документы, согласно которым Москва, являющаяся крупным индустриальным центром, связана с Уралом, богатым сырьевыми ресурсами, всего лишь одной одноколейной железной дорогой».
При таком уровне оперативного планирования не удивительно, что вся «Барбаросса» составлена из фраз вроде этой: «Захват этого города [Москвы] означает не только решающий политический и экономический успех, но и потерю важнейшего железнодорожного узла». То есть после занятия этого «наспункта» план «Барбаросса» даже не предполагал каких-то других наступательных операций. В самом деле: если у папуасов всего одна одноколейная дорога связывает столицу с индустриальным центром, как они смогут продолжать войну, когда эту одноколейку потеряют?
Соответственно, немецкое планирование войны с Россией было до некоторой степени построено на песке. Даже в случае захвата Москвы решительной победы это не принесло бы. Де-факто за столицей папуасов находилась не одноколейная железная дорога, а вполне развитая транспортная сеть, и падение Москвы в этом смысле никак не привело бы к победе Германии. Ни мы, ни кто-либо ещё не знает, почему немецкая разведка давала «вот такие фантастические прогнозы» (Мельтюхов), но фактом остаётся то, что на основе подобной ненаучной фантастики построить план успешной борьбы нельзя, и успели бы немцы в 1941 году захватить Москву или нет — в принципе, момент не очень значимый.
Нельзя преуспеть в войне с сильнейшей сухопутной армией мира, если предполагать, что отправляешься в экспедицию против варварского монголо-большевистского отребья, картину бытия которого твоя разведка рисует в штрихах одноколейных транссибов.
Красная Армия топит союзников в Ла-Манше
А теперь о весёлом. Согласно замечательному британскому военному историку Энтони Бивору, Сталин в конце войны некоторое время серьёзно рассматривал возможность захвата всей Европы методом сталкивания 85 союзных дивизий с 4 млн личного состава во «французские воды». Чисто технически это было возможно: союзники с трудом преодолевали сопротивление малочисленных второсортных немецких частей на Западе, и вряд ли когда-нибудь преуспели бы, будь силы немцев равными англо-американским. В теории значительно более многочисленная советская армия, закалённая многолетними боями с лучшими немецкими частями, определённо могла нанести ряд молниеносных ударов большой силы.
«Ну уж тут-то вам не выкрутиться, — скажет читатель. — Это изменило бы ход истории!» Верно, если бы не одно «но»: Сталин в деталях знал о разработке ядерной бомбы. В Манхэттенском проекте был матёрый крот, причём не один, и в этом контексте решение о нападении на Запад, который завершал работу над атомной бомбой, было очень неумным. Вплоть до середины 1945-го не было ясно, сколько именно бомб Штаты смогут делать в год, и ни один лидер, склонный к мышлению в стиле Сталина, на подобный шаг не пошёл бы. Именно так и случилось, что делает сценарий Бивора — не основанный, разумеется, ни на каких документах советского военного планирования, так как документов таких никто не видел, — сравнительно малореальным.
Черчилль начинает Третью мировую в июле 1945 года
Ну, об этом вы, конечно, слышали. В силу вполне понятных предубеждений против СССР г-на Черчилля в частности и западного мира в целом, британский премьер поручил своим военным проработать замечательную идею: 1 июля 1945 года взять и внезапно ударить по советским силам на территории Германии. На главном, дрезденском направлении должны были использоваться 47 из 100 потенциально доступных американских, канадских и британских дивизий.
Само собой, со стороны союзников предлагалось задействовать значительные силы военнослужащих Вермахта («до 100 000 человек»), хотя, конечно, не вполне объяснялось, на какой идеологической основе. Целью же нападения, по плану операции «Немыслимое», было «навязать СССР волю США и Британской империи» к послевоенному обустройству Восточной Европы.
В теории проведение в жизнь этого милого плана действительно резко изменило бы послевоенную действительность. Наша страна была бы вовлечена в войну, которую не могла выиграть, так как ни достойного упоминания флота, ни ядерной бомбы в советском арсенале не было и ещё несколько лет не могло появиться.
Тем не менее мы не впечатлены реальностью этой альтернативы. План «Немыслимое» концептуально является братом-близнецом «Барбароссы». Как там у тов. Мельтюхова: «Варвары, и совершенно очевидно, что противопоставить немцам [союзникам] они вряд ли что-то смогут». В том смысле, что успех удара, намеченного на 1 июля 1945 года, был реален только в одном случае: если бы одному американцу/британцу удалось бы погнать четырёх советских солдат, а одному «Шерману» — два-три Т-34-85. Иными словами, перед нами очередной план войны с шагающими танками уэллсовских марсиан.
К слову, военные, которым поручили составление плана, проявили больше трезвости, чем их немецкие предшественники в 1940 году. Штабисты отметили, что даже временный успех мероприятие может иметь только при условии полной внезапности, да и тогда ничего не гарантировано. В связи с этим к 22 мая 1945 года они классифицировали операцию «Немыслимое» как «рискованную».
На наш взгляд, это блестящий аналитический успех английских военных, который явно ставит британскую стратегическую мысль XX века на высоту, недостижимую для её германской соперницы. Хватит ёрничать, говорите? На самом деле мы предельно серьёзны: перед Второй мировой ни одно государство мира не смогло даже близко подойти к правильной оценке перспектив германской войны на Востоке. То, что британские планировщики Третьей мировой этот провал не повторили, достойно наивысших похвал. Именно их пессимистические оценки в конечном счёте легли в фундамент первых сравнительно реальных послевоенных планов западных стран по противостоянию СССР — планов, основой которых было признание невозможности военного успеха без использования ядерного оружия. И вполне может статься, что лишь осознание реальных возможностей советских вооружённых сил дало Европе последующие за той войной 46 лет мира.
...Хотя оба они, мягко говоря, грешат натяжками, иногда интересно приложить их к конкретным событиям: итоги могут оказаться довольно необычными.
Германия выбирает вторжение в Великобританию, а не нападение на СССР
Несмотря на подавляющее превосходство британского флота над немецким, идея десантной операции в Британии была вполне реальна. Неуклюжие на вид немецкие пикировщики летом 1940 года заставили англичан оттянуть боевые корабли на немалое расстояние от Ла-Манша, поэтому останавливать первую волну немецкого десанта было нечем. В первые несколько дней, по послевоенным британским оценкам, сколько-нибудь значительные силы английского флота просто не успевали бы подойти к районам высадки. Определённо, у Германии не хватало десантных средств, что сделало бы наращивание немецких сил непростым, но эти проблемы меркли на фоне состояния вооружённых сил Великобритании.
«Морской лев» не прыгнул: Британия рассматривалась как противник более сложный, чем СССР; терять в войне с ней людей, позволяя большевикам вооружиться, считалось неразумным. (Здесь и ниже иллюстрации io9.)
Да, при эвакуации из Дюнкерка были спасены сотни тысяч солдат, только вот оружие их осталось на французском берегу. Некто Черчилль, выступая 4 июня 1940 года в парламенте, прикрыв микрофон рукой, негромко сообщил притихшим членам Палаты общин: «Мы будем бить высаживающихся по головам пивными бутылками, ибо, пожалуй, у нас только это и есть». По сути, тем летом в стране едва насчитывалось 500 полевых орудий всех типов, пара сотен пушечных танков и менее тысячи истребителей и бомбардировщиков. Коротко: одна–две немецкие танковые дивизии и три пехотных были мощнее всех «вооружённых» сил, имевшихся в Великобритании к середине лета сорокового, а немецкая ударная авиация на три головы превосходила английскую самим фактом наличия Ju 87. То есть шансы на успех были, и уж точно, как мы теперь понимаем, не ниже, нежели при выборе варианта нападения на СССР.
На первый взгляд, в случае успеха немецкого «Морского льва» история Второй мировой должна была серьёзно измениться. Германская группировка на советских границах в 1941 году была бы сильнее (авиационно), поставки по ленд-лизу в СССР в первое время оказались бы скромнее. Тем не менее преувеличивать последствия не стоит: морская блокада Германии никуда не делась бы, как и войска Британии в колониях. Даже в нашем варианте истории, оккупировав летом 1941 года Иран, союзники имели возможность поставлять в СССР то, чего ему не хватало. Да, удержать североафриканский фронт не удалось бы, вот только на ход боевых действий на Востоке это вряд ли могло повлиять: там, где не преуспела пара сотен дивизий, вряд что-то изменят ещё три–четыре.
В конечном счёте СССР (в теории) выиграл бы сухопутную войну, хотя, несомненно, закончил бы её намного западнее границ ГДР и Чехословакии. Тем не менее «с точки зрения вечности» это мало бы что поменяло: крах советского блока в конце 1980-х случился не из-за его малых размеров, так что, кроме несколько повышенных советских потерь, этот сценарий мало чем отличался бы от реализовавшегося на практике.
А теперь забудьте всё вышенаписанное: таким путём история событий не могла измениться вообще. «Нельзя было решиться на десант в Англию, подготовленный до мельчайших деталей, — сообщил Йодль на Нюрнбергском процессе. — Никто не мог взять на себя ответственность и допустить, чтобы германские вооружённые силы истекли кровью в борьбе за Англию перед лицом предстоящей борьбы с Советским Союзом». «Морской лев», — соглашается с ним в 1970-х адмирал ВМС США У. Энзел, — не прыгнул не потому, что он не был на это способен. Дело заключалось в подготовке войны с СССР. Как могучий магнит, Россия в конце концов притянула Гитлера».
И речь не только о том, что немцы «истекли бы кровью», то есть понесли бы при высадке большие потери. Трудно себе представить, что Сталин, сложив руки на груди, наблюдал бы, как Гитлер оккупирует Великобританию, без организации своей версии операции «Немыслимое». Если уж союзники в 1945 году решились составить план наступления на советские части в Восточной Европе, то почему на это не мог пойти в 1940 году тов. Сталин, тем более что лучших шансов, чем во время вторжения немцев в Англию, у него не могло и быть.
Япония не атакует Пёрл-Харбор
Такой сценарий уж точно не мог не повлиять на ход и исход войны, верно? В самом деле, у Гитлера не было бы формальных причин объявлять войну Америке, США не смогли бы (изоляционизм!) воевать плечом к плечу с Британией на Западе. Следовательно, англичане в лучшем случае до конца войны гоняли бы Роммеля по песочнице Северной Африки, не помышляя о высадке во Франции. Для стран Запада война могла бы закончиться с советскими войсками на Рейне (Сене?), а для СССР потери были бы явно выше в силу меньшего связывания немецких армий во Франции в 1944 году.
Япония не избежала войны с США, а могла бы, если бы не вступила в противостояние с вдесятеро более сильной оборонной индустрией.
А вот и нет. Весь этот сценарий исходит из одного-единственного предположения: США не могли первыми напасть на Японию, и если бы та не атаковала американские базы первой, то остались бы вне войны. Проблема этого молчаливого предположения в том, что даже демократическая страна для вступления в войну не всегда нуждается в агрессии врага.
Ещё до Второй мировой США подготовили планы наступательной войны с Канадой, Великобританией и прочими примкнувшими австралиями (War Plan Red). Быть может, эти планы родились от нечего делать? Мы не стали бы ставить на это деньги: у англичан таких же «задумок» не было, и ещё до вступления во Вторую мировую американские армии в XX веке не раз, не два и не десять оказывались за пределами своей страны, причём в большинстве случаев даже без санкции конгресса.
Конечно же, планы войны с Британией, Германией и даже Португалией (!), составленные американскими военными, не считались самыми вероятными сценариями военных действий. В качестве таковой рассматривалась вооружённая борьба против Японии, в том числе наступательная. И если для этого нужно было получить поддержку населения, это не представляло большой трудности: методов втягивания в военные конфликты в данном случае могло быть довольно много.
Напомним факты: в июле 1941 года США оккупировали Исландию под предлогом защиты острова. Конечно, трудно сказать, от кого его надо было защищать (у немцев, само собой, хватало иных возможностей глупо потерять свои немногочисленные корабли), но ничто не мешало аналогичным образом — безо всякой санкции конгресса — взять под защиту нефтедобывающую голландскую Ост-Индию (Индонезию), ради которой японцы в 1941 году, по сути, и начали войну, дабы получить для своих кораблей ту самую нефть, кою американское эмбарго не позволяло купить за деньги.
Защитив Ост-Индию, США сделали бы своё втягивание в войну с Японией неизбежным вне зависимости от позиции конгресса. Руководствуясь сходными соображениями, японское командование пошло на одновременную атаку американских и британских сил на Тихом океане: формальный нейтралитет США никого не обманывал, поскольку было очевидно, что с помощью несложных военно-дипломатических приёмов его можно обойти. Не атаковав Пёрл-Харбор в декабре 1941 года, японцы просто вынуждены были бы напасть на него чуть позже — и на ход истории в целом это вряд ли оказало бы серьёзное влияние.
Немцы берут Москву и всё-всё-всё
В западной историографии, равно как и в постсоветской российской, часто можно услышать о неких роковых ошибках, совершённых Гитлером в 1941 году. В частности, отложив нападение на СССР на июнь вместо мая из-за нападения на Балканы весной, он потерял шанс на захват Москвы в 1941 году, что могло бы привести к выполнению плана «Барбаросса». И далее в том же духе: он зачем-то захотел закрыть от удара южный фланг, повернув туда войска с московского направления, и прочие мемуарные вариации на тему «Гитлер как троянский осёл большевизма».
Выбор Москвы как конечной цели — признак настоящего военного гения, утешил бы автора «Барбароссы» Н. Бонапарт.
Беда этого подхода в том, что он игнорирует саму суть этой «Барбароссы». Германия планировала войну с СССР примерно на том же концептуальном уровне, как если бы готовилась к войне с шагающим танками уэллсовских марсиан. Чтобы знать, как воевать, надо представлять себе «устройство» своего противника, его слабые и сильные стороны. Между тем до 22 июня 1941 года сильных сторон за Советской Россией немцы не знали, а вот слабые представляли себе немного... фантастическими. По меткому замечанию историка М. Ю. Мельтюхова, на Западе бытовало мнение, что население большевистской России — «варвары, и совершенно очевидно, что противопоставить немцам они вряд ли что-то смогут». А раз так, то советские вооружённые силы — что-то вроде конно-механизированного отряда папуасов, да и сам СССР — весьма отсталая страна.
Глава одного из разведведомств Германии так описывал представления нацистской верхушки об уровне развитости восточного соседа: «Канарис также утверждал, что у него есть безупречные документы, согласно которым Москва, являющаяся крупным индустриальным центром, связана с Уралом, богатым сырьевыми ресурсами, всего лишь одной одноколейной железной дорогой».
При таком уровне оперативного планирования не удивительно, что вся «Барбаросса» составлена из фраз вроде этой: «Захват этого города [Москвы] означает не только решающий политический и экономический успех, но и потерю важнейшего железнодорожного узла». То есть после занятия этого «наспункта» план «Барбаросса» даже не предполагал каких-то других наступательных операций. В самом деле: если у папуасов всего одна одноколейная дорога связывает столицу с индустриальным центром, как они смогут продолжать войну, когда эту одноколейку потеряют?
Соответственно, немецкое планирование войны с Россией было до некоторой степени построено на песке. Даже в случае захвата Москвы решительной победы это не принесло бы. Де-факто за столицей папуасов находилась не одноколейная железная дорога, а вполне развитая транспортная сеть, и падение Москвы в этом смысле никак не привело бы к победе Германии. Ни мы, ни кто-либо ещё не знает, почему немецкая разведка давала «вот такие фантастические прогнозы» (Мельтюхов), но фактом остаётся то, что на основе подобной ненаучной фантастики построить план успешной борьбы нельзя, и успели бы немцы в 1941 году захватить Москву или нет — в принципе, момент не очень значимый.
Нельзя преуспеть в войне с сильнейшей сухопутной армией мира, если предполагать, что отправляешься в экспедицию против варварского монголо-большевистского отребья, картину бытия которого твоя разведка рисует в штрихах одноколейных транссибов.
Красная Армия топит союзников в Ла-Манше
А теперь о весёлом. Согласно замечательному британскому военному историку Энтони Бивору, Сталин в конце войны некоторое время серьёзно рассматривал возможность захвата всей Европы методом сталкивания 85 союзных дивизий с 4 млн личного состава во «французские воды». Чисто технически это было возможно: союзники с трудом преодолевали сопротивление малочисленных второсортных немецких частей на Западе, и вряд ли когда-нибудь преуспели бы, будь силы немцев равными англо-американским. В теории значительно более многочисленная советская армия, закалённая многолетними боями с лучшими немецкими частями, определённо могла нанести ряд молниеносных ударов большой силы.
Гитлер, кстати, всерьёз рассчитывал на то, что союзники передерутся ещё при его жизни. В 1944–1945 годах в этом и заключалась единственная надежда фюрера на его парад победы.
«Ну уж тут-то вам не выкрутиться, — скажет читатель. — Это изменило бы ход истории!» Верно, если бы не одно «но»: Сталин в деталях знал о разработке ядерной бомбы. В Манхэттенском проекте был матёрый крот, причём не один, и в этом контексте решение о нападении на Запад, который завершал работу над атомной бомбой, было очень неумным. Вплоть до середины 1945-го не было ясно, сколько именно бомб Штаты смогут делать в год, и ни один лидер, склонный к мышлению в стиле Сталина, на подобный шаг не пошёл бы. Именно так и случилось, что делает сценарий Бивора — не основанный, разумеется, ни на каких документах советского военного планирования, так как документов таких никто не видел, — сравнительно малореальным.
Черчилль начинает Третью мировую в июле 1945 года
Ну, об этом вы, конечно, слышали. В силу вполне понятных предубеждений против СССР г-на Черчилля в частности и западного мира в целом, британский премьер поручил своим военным проработать замечательную идею: 1 июля 1945 года взять и внезапно ударить по советским силам на территории Германии. На главном, дрезденском направлении должны были использоваться 47 из 100 потенциально доступных американских, канадских и британских дивизий.
В мае 1945 года тов. Черчилль был слегка оптимистичен, однако обрабатывавшие его запрос английские военные быстро вернули нацлидера к реальности, указав на необходимость планирования не наступления, а обороны от советских войск.
Само собой, со стороны союзников предлагалось задействовать значительные силы военнослужащих Вермахта («до 100 000 человек»), хотя, конечно, не вполне объяснялось, на какой идеологической основе. Целью же нападения, по плану операции «Немыслимое», было «навязать СССР волю США и Британской империи» к послевоенному обустройству Восточной Европы.
В теории проведение в жизнь этого милого плана действительно резко изменило бы послевоенную действительность. Наша страна была бы вовлечена в войну, которую не могла выиграть, так как ни достойного упоминания флота, ни ядерной бомбы в советском арсенале не было и ещё несколько лет не могло появиться.
Тем не менее мы не впечатлены реальностью этой альтернативы. План «Немыслимое» концептуально является братом-близнецом «Барбароссы». Как там у тов. Мельтюхова: «Варвары, и совершенно очевидно, что противопоставить немцам [союзникам] они вряд ли что-то смогут». В том смысле, что успех удара, намеченного на 1 июля 1945 года, был реален только в одном случае: если бы одному американцу/британцу удалось бы погнать четырёх советских солдат, а одному «Шерману» — два-три Т-34-85. Иными словами, перед нами очередной план войны с шагающими танками уэллсовских марсиан.
К слову, военные, которым поручили составление плана, проявили больше трезвости, чем их немецкие предшественники в 1940 году. Штабисты отметили, что даже временный успех мероприятие может иметь только при условии полной внезапности, да и тогда ничего не гарантировано. В связи с этим к 22 мая 1945 года они классифицировали операцию «Немыслимое» как «рискованную».
На наш взгляд, это блестящий аналитический успех английских военных, который явно ставит британскую стратегическую мысль XX века на высоту, недостижимую для её германской соперницы. Хватит ёрничать, говорите? На самом деле мы предельно серьёзны: перед Второй мировой ни одно государство мира не смогло даже близко подойти к правильной оценке перспектив германской войны на Востоке. То, что британские планировщики Третьей мировой этот провал не повторили, достойно наивысших похвал. Именно их пессимистические оценки в конечном счёте легли в фундамент первых сравнительно реальных послевоенных планов западных стран по противостоянию СССР — планов, основой которых было признание невозможности военного успеха без использования ядерного оружия. И вполне может статься, что лишь осознание реальных возможностей советских вооружённых сил дало Европе последующие за той войной 46 лет мира.
Информация