Александр Князев. Итоги демократии — Афганистан движется к распаду
Начало грегорианского года в Кабуле ознаменовалось серьезной антипрезидентской активностью. Группа депутатов Волуси Джирга (нижняя палата парламента) потребовала созыва Большой Джирги, чтобы привлечь к суду президента Ашрафа Гани Ахмадзая «за предательство национальных интересов». Согласно регламенту афганского парламента, если инициативу группы поддерживает треть депутатов, то они могут вынести этот вопрос на обсуждение, если две трети — Большая Джирга должна будет собраться. Возмущение местного политического истеблишмента вызывал тот факт, что пошел четвертый месяц со дня инаугурации президента, а в стране нет законного правительства, нет губернаторов провинций, нет начальников городских и провинциальных полиций…
Депутатов-инициаторов косвенно поддержали некоторые СМИ, так, например, популярный спутниковый телеканал Tolo совместно с организацией ATR провел и опубликовал опрос, согласно которому рейтинг президента Ашрафа Гани снижается едва ли не катастрофически. После месячного пребывания у власти деятельность Ашрафа Гани позитивно оценивали 59% опрошенных, спустя 100 дней после инаугурации это число снизилось до 27%. Последний опрос показал, что 32% респондентов не довольны результатами деятельности президента, тогда как в ходе предыдущего опроса «недовольных» деятельностью Гани было всего 6%. Опрос показывает, что лица, положительно оценивающие Ашрафа Гани, проживают в основном в восточных и северных провинциях страны.
«Недовольные» преимущественно являются жителями столицы и центральных и южных районов страны. Если учесть, что президент — выходец из восточных племен дуррани, а север страны в этническом отношении чрезвычайно пестр, мозаичен, то под «недовольными» жителями центральных и южных районов необходимо понимать в основном пуштунское население таких провинций, как Кандагар, прилегающие Урузган, частично Забол и Гильменд, то есть ядром оппозиции к Ашрафу Гани постепенно становятся, как и предполагалось, кандагарские пуштуны-дуррани, традиционно доминирующие в афганской политике. Значение родоплеменного фактора, по крайней мере, в пуштунской среде, возрастает (см.: Александр Князев: Нелегитимное двоевластие в Афганистане — родоплеменной расклад).
В этой связи любопытными становятся политические перспективы экс-президента Хамида Карзая — сохраняющего сильные позиции в среде кандагарских пуштунских авторитетов. Депутат Вулуси Джирга, известный журналист Рамазан Башардост, хазареец из Кандагара, уже начавший сбор подписей за, по сути, импичмент Ашрафа Гани, известен двумя важными характеристиками: близостью к Карзаю и к курирующим большинство кабульских СМИ американским спецслужбам. Претензии к Ашрафу Гани не исчерпываются затянувшимся процессом формирования правительства. Поводами для обвинений в «предательстве национальных интересов» служат его попытки вести переговоры с частью талибов (Ашраф Гани называет их «несогласными братьями» и «политическими оппонентами»), приглашение в Кабул лидера пакистанской «Джамоат-е Улама-е» Фазыла Рахмана, известного тем, что он издал фетву о законности ведения «джихада» на территории Афганистана.
12 января, на 108-й день после своей инаугурации, президент Ашраф Гани Ахмадзай представил в Вулуси Джирга 25 кандидатов в министры и двух кандидатов на руководство управлениями. Список, обнародованный главой администрации президента ИГА Абдусаломом Рахими, состоял из 13 кандидатов, предложенных президентом Ашрафом Гани, и 12 кандидатов в министры — согласно достигнутому в сентябре компромиссу, исполнительным главой «правительства национального единства» Абдулло Абдулло. Согласно законодательству, именно нижняя палата должна утвердить состав правительства, что, судя по всему, быстро не произойдет.
Одним из главных принципов в формировании правительства Ашраф Гани еще во время электоральной кампании декларировал наличие у членов кабинета соответствующего образования, профессиональных знаний и навыков, а также непричастность к предшествующим военным событиям, вызывающую в обществе подозрение в совершении военных преступлений. Последнее, по сути, означало намерение закрыть доступ в правительство и в систему государственного управления в целом бывшим «моджахедам», то есть представителям бывшего Северного альянса, представленного чаще всего афганскими таджиками. Этот принцип изначально вступал в противоречие с достигнутым компромиссом между Ашрафом Гани и Абдулло Абдулло, поскольку последний именно на эту этнополитическую силу в основном и опирался в своей предвыборной кампании и на ее же поддержку рассчитывал впредь. Представленный президентом в парламент список в высокой степени противоречит как обещаниям самого Ашрафа Гани, так и названному компромиссу. Это очевидно даже на примере нескольких ключевых должностей и предлагаемых персон.
Единственный реальный кандидат на ключевые министерские должности от Абдулло Абдулло — Салохуддин Раббани, сын бывшего президента страны Бурханутдина Раббани, предложен на пост министра иностранных дел. Это решение непросто давалось и самому Абдулло Абдулло, другим претендентом был его ближайший соратник, начальник ГУНБ Афганистана в 2002-2010 годах, Амриулло Солех, выходец из Панджшера. Предпочтение в пользу Раббани означает стремление Абдулло не потерять поддержку таджиков Бадахшана, откуда родом клан Наббани, но одновременно Абдулло Абдулло приходится ослаблять свои позиции в собственном ближайшем окружении.
Согласно договоренностям между Ашрафом Гани и Абдулло Абдулло, на основе которых была объявлена победа на выборах Гани, назначение министров иностранных дел, обороны, главного управления национальной безопасности (ГУНБ, или National Directorate of Security, NDS) и финансов должно были стать прерогативой премьер-министра. Однако, вопреки этому, Ашрафом Гани уже в нынешнем списке кандидатов на пост министра обороны предложена кандидатура Шермухаммада Карими, выпускника одной из британских военных академий, бывшего начальника Генерального штаба. Решение о назначении министра обороны вообще было одним из наиболее болезненных вопросов. На эту должность вполне откровенно претендовал один из наиболее ярких и сильных современных афганских политиков — бывший губернатор провинции Балх, генерал Ата Мохаммад Нур, оказавший принципиально важную поддержу на выборах Абдулло Абдулло, но находящийся в сложных конфронтационных отношениях с Ашрафом Гани. Отсутствие его в списке кандидатов в министры — начало отдельного тренда внутренней афганской политики. Так же, как и назначение Ашрафом Гани на пост начальника ГУНБ Рахматулло Набиля — пуштуна-дуррани из провинции Вардак, экс-начальника службы охраны президента Афганистана (до июня 2010 года), бывшего начальника ГУНБ (до августа 2012 года).
Впрочем, утверждение представленного Ашрафом Гани списка в парламенте — факт далеко еще не состоявшийся. Развитие событий может пойти по нескольким вариантам, примерно в одинаковой мере негативным. Депутаты Вулуси Джирги, будучи недовольны президентом, намерены основательно исследовать подноготные кандидатов в министры, включая и такие, например, щепетильные для многих вопросы, как законность имеющихся у них дипломов об образовании. Переплетение же этнополитических, региональных, криминальных, коммерческих, межличностных и иных интересов и взаимоотношений внутри кабульского политического класса может привести как к полному неприятию списка президента, так и к продолжительным дискуссиям вокруг отдельных кандидатур. Что выводит перспективу создания какого-либо эффективного правительства в разряд весьма абстрактных.
В ходе кадровых интриг в Кабуле, продолжавшихся на протяжении трех с половиной месяцев, сформировалось несколько сравнительно новых тенденций внутри афганской политической жизни.
Первая из них, собственно, новой не является: затянувшийся процесс формирования правительства почти к нулю сводит эйфорию по поводу сентябрьского компромисса между Ашрафом Гани и Абдулло Абдулло, существовавшую в ряде политических и экспертных кругов в самом Афганистане, за его пределами, среди населения Афганистана. Сильного правительства, способного реализовать хоть какие-то позитивные программы стабилизации и развития, в Афганистане не будет. Рано или поздно парламент может согласиться с тем или иным составом кабинета, но это будет декоративное правительство, способное лишь очень локально, точечно влиять на происходящее в стране, не управляя основными процессами и ограничиваясь в основном рамками правительственных учреждений в Кабуле.
Две другие тенденции развиваются синхронно друг с другом. Итогом «мирной передачи власти» в Кабуле, всего предвыборного процесса и нынешнего, связанного с перераспределением властных функций, ведет к формированию двух крупных групп оппозиции.
Одна из них связана с экс-президентом Хамидом Карзаем, активно работающим сейчас по консолидации вокруг себя авторитетных пуштунских политических кругов, включая парламентские. В пуштунской среде важная ставка делается на родоплеменной фактор, ядром формирования этой оппозиционной группы станут скорее кандагарские племена дуррани. Здесь же имеет место и попытка вовлечения непуштунских сил, в частности, «группа Карзая» активно контактирует с гератскими таджиками, уже исторически возглавляемыми Мохаммадом Исмаил-ханом. Представление президентом на пост министра внутренних дел Нурулхака Улуми — представителя особо авторитетной племенной ветви кандагарских дуррани — помимо иного должно означать понимание президентом опасности возникновения кандагарской оппозиции. Однако, одного Нурулхака Улуми, невзирая даже на его отдаленное родство с бывшим королем Захир Шахом, может оказаться недостаточно, чтобы стать связующим звеном между Ашрафом Гани и кандагарской элитой, тем более что его биография, связанная с «коммунистическим режимом», всегда может стать предметом серьезной уязвимости даже среди кандагарских родственников.
Другая формирующаяся группа оппозиции связана с генералом Ата Мохаммадом Нуром. Налицо признаки попытки объединить недовольную происходящим часть таджикской и вообще непуштунской политической элиты. Вовлечение в нее отдельных представителей пуштунской элиты, особенно северных пуштунов, не исключено. Формирование подобной группировки будет способствовать росту раскола внутри таджикской общины Афганистана на две как минимум части: панджшерскую и северную, условно — «мазари-шарифскую».
В этих процессах обращают на себя внимание факторы географический и внешнеполитический. 6 января кабульское информационное агентство Khaama Press опубликовало большую редакционную статью о Хамиде Карзае (Karzai still can be America's Strategic Partner), одним из важных смыслов в содержании которой является тезис о политических перспективах экс-президента, в том числе — в ситуации ухода администрации Обамы в Вашингтоне, с которой у Карзая «не сложились отношения». В любом случае вся политическая биография Хамида Карзая, связанная с определенными кругами в американском истеблишменте, позволяет уверенно констатировать, что списывать его со счетов афганской политики было бы слишком преждевременно. В отличие от Ашрафа Гани, Хамид Карзай имеет уже и немалый опыт взаимодействия с внешними партнерами помимо США — Индией, Китаем, Ираном, Россией, опыт, каковой Ашрафу Гани еще только предстоит приобрести. Внутри Афганистана центром поддержки Карзая, безусловно, был и остается Кандагар, что важно с точки зрения общей пуштунской идентичности.
Высокий уровень внешних воздействий на внутриполитические процессы — давняя историческая данность, утвердившаяся еще в начале XIX века в период первой англо-афганской войны и последующей «Большой игры» империй. Естественно, серьезно видоизменяясь, она только усилилась в последние десятилетия, постоянно актуализируя и вопрос территориальной целостности Афганистана, и время от времени — тенденции к сепаратизму.
Особое место мазари-шарифской этнополитической группировки существовало всегда, другое дело, что ситуативно тамошняя элита в предшествующий период была консолидирована с наиболее политически активной в общеафганских процессах панджшерской. В фрагментации таджикской общины Афганистана, отчетливо проявившейся примерно в 2002-2003 годах, важную роль сыграл фактор роли личности. Точкой отсчета стала гибель Ахмадшаха Масуда в сентябре 2001 года, а после падения режима «Талибана» в Кабуле процесс пошел с ускорением. Смерть в сентябре 2011 года экс-президента Бурханутдина Раббани, идейно еще как-то объединявшего разные группы «Исламского общества Афганистана», старейшей общенациональной таджикской партии, поставила в былом единении точку. Политические амбиции таджикских лидеров даже внутри панджшерской группы начали расходиться, интересы же бадахшанцев и северян вообще вошли в ряде случаев в настоящие антагонизмы. Временные объединения на этнической основе все это время случались лишь по особым случаям, как правило — электоральным.
Расхождение интересов подпитывается и внешними факторами. Если для Бадахшана и особенно Балха с центром в Мазари-Шарифе сущностно важными являются внешние связи с постсоветской Средней Азией и с Китаем, то панджшерская элита в большей степени живет интересами в Кабуле, включая и фактор традиционного противостояния с Пакистаном, арбитром с которым в последние десятилетия по факту являются США. Северные таджикские элиты всегда стремились к большей автономности от столицы, панджшерцы же в этом смысле сориентированы в большей степени на общегосударственные цели и участие в делах Афганистана в целом, находясь в постоянном поиске баланса интересов не с северными регионами, а с пуштунской элитой в Кабуле.
Исключение мазари-шарифской элиты из правительственных структур будет только способствовать центробежным процессам, а учитывая неподконтрольность кабульскому правительству большей части территории страны, слабость правительственных сил безопасности, — превращать Афганистан в простой набор отчужденных друг от друга территорий. «Мирная передача власти», основанная на договоренностях лишь двух субъектов политического процесса, не ведет ни к формированию тандема, ни даже к более-менее эффективному двоевластию с разделом сфер влияния. Пока это основной результат демократического развития Афганистана, на фоне которого происходят непростые процессы в сфере региональной безопасности в целом.
Информация