Страшный внутренний враг
Как участники Великой войны искореняли измену и предательство
Искать измену и скрытых внутренних врагов во всех вступивших в Великую войну странах начали с первых же дней. На фоне всеобщего патриотического помешательства это было вполне естественно — кто не мог или не хотел идти на фронт, тот считал нужным принести пользу родине своей особой бдительностью и проницательностью. Причем, чем дальше затягивалась война и чем кровавее она становилась, тем все более изощренные формы принимало, как тогда говорили, шпионоискательство. Теперь оно было уже не просто порывом энтузиастов, а большим государственным делом — если дела на фронте шли не лучшим образом, а то и совсем из ряда вон, надо было этот как-то людям объяснять. Большинство генералов и высших чиновников признавать вину не любили или не умели, и главной причиной поражений оказывался опять же мифический скрытый враг. Причем, наибольших успехов в его поисках добились российские власти.
Повышенный интерес к шпионажу
В первые недели войны оголтелая шпиономания не минула ни одной из вступивших войну стран. Так, в Германии в августе 1914 года стали распространяться слухи, что по стране разъезжают груженые золотом вражеские автомобили. Воображаемое золото должно было пойти на оплату вражеских шпионов и диверсантов. В результате в различных районах Германии разгоряченные граждане при особо подозрительных обстоятельствах с помощью подручных средств начали атаковать легковые автомобили. В результате таких нападений были убиты несколько правительственных чиновников.
После того, как надежды на молниеносную войну не оправдались, искать английских, французских или русских шпионов простые немцы начали с удвоенной энергией. Как вспоминал сотрудник германской разведки Феликс Гросс, осенью 1914 года «всякого черноволосого или чернобородого человека арестовывали, принимая за русского, а если кто появлялся в плаще английского покроя, вопящая толпа волокла его в полицейский участок».
Похожие настроения царили и в Австро-Венгрии. Полковник австрийского генерального штаба Максимиллиан Ронге вспоминал: «Население стало обнаруживать повышенный интерес к шпионажу. Посыпались анонимные и подписанные доносы. Налаженный аппарат венского полицией-президиума показал себя на высоте положения, но вскоре его штат оказался недостаточным. Военный психоз проявлялся в форме нелепейших слухов. Пришлось взяться за их распространителей».
В Великобритании и Франции, тем временем, население увлеклось розыском германских и австрийских агентов. Всех попавшихся под руку германских подданных задерживали для выяснения в личности. В Лондоне задержанных было так много, что в качестве временного изолятора решили использовать отель «Олимпия». Иногда лишь вмешательство полиции спасало людей от линчевания толпой по подозрению в шпионаже. Так газета The Times от 14 августа сообщала об арестах немцев в Дублине, а также о попытке самосуда над немецким ювелиром. Дальше-больше: редакторы «Кембриджской истории Средних веков» отказались публиковать главы, написанные немецкими учеными, а аптечная сеть Бута разместила в газетах объявления, уверяя, что продаваемый ею одеколон на самом деле не из Кёльна.
Впрочем, довольно быстро власти Великобритании смогли обуздать стихийный порыв: британская контрразведка стала привлекать особо бдительных и активных граждан как сыщиков-любителей для первичного сбора информации.
Задержание немецкого шпиона в Брюсселе. Фото: Фото: Agence Rol / Gallica.bnf.fr / Bibliotheque nationale de France
В России же к разоблачению внутреннего врага, который, конечно, действительно был, но которого никто не видел, подошли в традиционным русским размахом. Толпы патриотически настроенных граждан периодически устраивали погромы фирм и магазинов, которые принадлежи гражданам с немецкими или просто отдаленно похожими на таковые фамилии, при этом под горячую руку попадали также французы, американцы и даже аргентинцы. Власти же, не утруждая себя адресным поиском настоящих агентов, ликвидировали всю потенциально опасную публику скопом, введя массовую административную высылку в Сибирь немецких колонистов.
Формально высылка не была санкционирована правительством, но проводилась явочным порядком военным командованием прифронтовых территорий под видом эвакуации. В июле-августе 1914 года военным руководством и Министерством внутренних дел был выработан порядок депортации — «в вагонах III класса за собственный счёт под стражей, причём в местах, назначенных для их жительства, они должны довольствоваться в смысле жизненных удобств лишь самым необходимым». В декабре 1914 года были выселены все немцы Царства Польского — более 200 000 человек.
13 апреля 1915 года варшавский генерал-губернатор генерал-лейтенант князь Енгалычев рапортовал в Ставку верховного Главнокомандующего: «Немецкие выходцы выселены из пределов вверенного мне края». Общее число депортированных немцев из западных губерний Российской империи составило 600 000 человек. Интересно, что наряду с немцами в число «подозреваемых» попали и все китайцы, проживавшие к началу войны на территории империи. Департамент полиции усматривал угрозу в китайских торговцах, так как китайцы жили в обеих русских столицах группами, «из коих каждая представляет собой правильную тесно сплоченную дисциплинированную организацию», а торговлей, причем явно убыточной, занимаются лишь «для отвода подозрений».
Тени подозрений
Параллельно власти принимали активные меры и по повышению бдительности для защиты от более изощренного врага, определяя круг запрещенных для публичного обсуждения тем. Осенью 1914 года особый комитет при управлении Александровской железной дороги (также именовавшейся Московско-Брестской), например, запретил расспрашивать в своей зоне ответственности «воинских чинов» обо всем, что касается жизни армии. За нарушение требования грозил 3-месячный арест или штраф в 300 рублей. Особый комитет при этом опубликовал список из 10 конкретных тем, на которые было запрещено говорить с военными — о местах расположения воинских частей, о существующих и постройке новых железных дорог, о предполагаемых действиях армии, о размерах потерь, поимке неприятельских шпионов и так далее.
В начале 1915 года вопросами бдительности озадачились уже высшие военные власти. Главное управление Генерального Штаба периодически рассылало командующим округам такие циркуляры: «Всем чинам действующей армии предписано быть сдержанными и осторожными в своих письмах и разговорах. Жены, сестры, матери, отцы, братья, родные и знакомые наших доблестных воинов приглашаются избегать всех письменных сообщений, разговоров по телефону, в трамваях и общественных местах о расположении наших войск, наших боевых действиях. Надо следить не только за собою, но и друг за другом, удерживая легкомысленных от излишней откровенности». В принципе, логика подобных решений понятна, но при этом очевидно, что к реальной борьбе с иностранной агентурой они имели очень отдаленное отношение. И как уже потом выяснилось, действительно, немецкие шпионы работали достаточно профессионально, и на занимались подслушиванием разговоров в трамваях.
Александровская (Московско-Брестская) железная дорога. Фото: РИА Новости
Но ситуация, тем временем, в стране все ухудшалась. К осени 1915 года русская армия была вынуждена оставить большую часть западных губерний — почти всю Польшу, Галицию, Литву. Попутно росла социально-экономическая напряженность. В 1915 году в Российской империи бастовало 300 тысяч рабочих, в то время как во Франции — 9 тысяч, а в Германии — всего 2 тысячи. Естественно, властям надо было как-то объяснять происходящее, и шпионы и изменники пришлись очень кстати.
Участник Первой мировой войны военный врач Лев Войтоловский вспоминал тот период: «Для войны нужна ненависть, а нашим солдатом владеют какие угодно чувства, но только не ненависть. И вот ее старательно прививают. Дни и ночи нам толкуют о шпионах. И достаточно тени подозрения, чтобы стать жертвой шпиономании. Жертвой невинно и заранее обреченной».
Но, поскольку активность по разоблачению внутренних врагов никак не сказывалась на положении дел, круг потенциальных подозреваемых все расширялся, и к 1916 году дошел уже до высших эшелонов власти. В частности, в него попали приближенные к императрице Александре Федоровне и председателю совета министров Борису Штюрмеру. Немаловажное значение, конечно, имело происхождение царицы — урожденной принцессы Гессен-Дармштадской, у которой в Германии осталось много близких родственников. В Петербурге на эту тему ходил анекдот: «Наследник [сын Николая II, цесаревич Алексей] каждый день плачет. У него спрашивают, о чем он плачет. «Как же мне не плакать: русских бьют — папа плачет, и я с ним; немцев бьют — мама плачет, и я плачу с нею».
Председатель совета министров Борис Штюрмер. Фото: idd.mid.ru
В воспоминаниях председатель Государственной Думы М.В. Родзянко писал: «Измена чувствовалась во всем, и ничем иным нельзя было объяснить невероятные события, происходившие у всех на глазах». Под подозрение попали даже те, кто по долгу службы занимался ловлей шпионов — руководители контрразведки Северного и Северо-Западного фронтов генералы Батюшин и Бонч-Бруевич.
Агенты везде и всюду
Свой вклад в раскручивание кампании оголтелой шпиономании внесли пресса и общественники. Так, в брошюре Николая Поливанова «О немецком засилье», которая к 1916 году выдержала шесть изданий, указывалось, что «все немцы — это моральные дегенераты», а подлинная угроза России — не на фронте, а «в болотной тине иных германофильствующих канцелярий». Помощник военного прокурора А.С. Резанов примерно тогда же опубликовал трактат о германском шпионаже, в котором утверждал, что «только война показала, какое количество немецких офицеров было водворено в России под видом различного рода служащих на заводах, фабриках, в конторах и т.п. промышленных предприятиях».
Особо в подобных разоблачениях отличался заведующий иностранным отделом газеты «Вечернее время» А. М. Оссендовский, который просто сочинял «документы», якобы исходившие из Генерального штаба Германии. Согласно одному из них — «циркуляру германского Генерального Штаба от 14 июня 1914 года», немецкие военные агенты информировались об открытии «специальных военных кредитов на вспомогательные нужды войны» и уполномочивались «пользоваться в неограниченном размере этим кредитом для уничтожения неприятельских фабрик, заводов и важнейших военных и гражданских сооружений».
Примечательно, что примерно такие же умонастроения царили и в головах тех, кто на деле занимался борьбой с настоящими, а не выдуманными германскими и австрийскими агентами. Классическим примером бессмысленной погони за несуществующим врагом стало дело американской компании «Зингер», крупнейшего производителя и продавца швейных машинок. В России у компании было правление, 51 отделение в крупных городах и сотни мелких магазинов, разбросанных по всей империи. Значительную часть сотрудников компании составляли немцы.
Военная контрразведка подозревала фирму в прикрытии германской шпионской сети. Причем, главным аргументов в пользу этого считалось лишь то, что у «Зингер» была хорошо организованная разветвлённая система отделений. До 1914 года главой московского правления «Зингер» был директор-распорядитель, у него было 4 помощника, каждый заведовал определенным сектором России, в каждом из которых было 10-11 отделений фирмы. Отделения делились на «депо» и магазины. Согласно подозрениям контрразведки каждый агент компании должен был детально изучить подведомственную ему местность.
Генерал Михаил Бонч-Бруевич. Фото: Государственный музей политической истории России
Исходя из этого, Главное управление генерального штаба делало вывод: «Таким образом, при посредстве своих агентов компания «Зингер» всесторонне изучала Россию, располагая полными сведениями об экономическом положении страны, о состоянии фабрично-заводской промышленности, о средствах обороны, о количестве ее населения, способного носить оружие». Контрразведка и полиция действительно располагали фактами, указывающими на причастность к шпионской деятельности отдельных сотрудников фирмы. Например, было установлено, что в 1912 году в Иркутск для ревизии отделения компании приезжали два инспектора из Гамбурга, которых интересовали не бухгалтерские книги, а расположение войск и артиллерийские склады. Однако к началу войны они уже давно покинули Россию.
Тем не менее, лишь на этом основании, не имея никаких новых данных, в июле 1915 года по инициативе начальника штаба Северо-западного фронта генерала Бонч-Бруевича по всей стране были произведены обыски в конторах и магазинах фирмы. Обысков не проводились лишь в Московском военном округе, где во время антигерманских майских погромов 1915 года большая часть магазинов «Зингер» и так была разграблена. В итоге документы, которые можно было принять за инструкции по сбору информации о промышленности России, и то очень условно, контрразведка нашла только в двух офисах. При этом доказательств передачи каких-либо сведений сотрудниками «Зингер» германской разведке обнаружено не было, так как почти все сводные отчеты правления были уничтожены. В результате следователи отказались от обвинений компании. Историк Михаил Греков отмечает: «Все потраченные в течение почти двух лет усилия правоохранительных органов оказались напрасны с точки зрения борьбы со шпионажем. К моменту окончания следствия по делу компании «Зингер» уже по всей стране контрразведка активно «разоблачала» прочие иностранные фирмы».
Как отмечал британский историк Уильям Фуллер: «Для русских 1915 года аксиомой было то, что политические следствия не являются результатом очевидных политических причин. Политические следствия порождаются оперирующими под покровом ночи тайными силами. Только скрытое может быть истинным». В результате вера в то, что «всюду измена», стала одной из самых ярких отличительных черт русского патриотизма военного времени.
И уже в августе 1915 года министр внутренних дел Щербатов был вынужден обратиться к Государственной думе с просьбой «помочь прекратить травлю всех лиц, носящих немецкую фамилию», поскольку «многие семейства сделались за двести лет совершенно русскими».
Реальные же германские и австрийские разведчики наблюдали за происходящим с нескрываемым удовлетворением. Уже упоминавшийся Максимиллиан Ронге писал: «Русское шпионоискательство принимало своеобразные формы. Лица, которые ими были арестованы и осуждены, как, например, жандармский полковник Мясоедов, Альтшуллер, Розенберг, председатель ревельской военной судостроительной верфи статс-секретарь Шпан, военный министр Сухомлинов и др., не имели связи ни с нашей, ни с германской разведывательной службой. Чем хуже было положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в армии крик: предательство!».
Обычный карьеризм
В такой атмосфере борьба со шпионами и изменниками стала почти идеальным прикрытием для сведения личных счетов между политическим противниками. Самым громким таким делом стал уже упомянутый «случай полковника Мясоедова».
В феврале 1915 года 10-я русская армия потерпела тяжелое поражение в районе города Августов в Восточной Пруссии, причиной которого стали грубые ошибки командования. Чтобы отвести от себя обвинения, Верховный главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич, по свидетельству современников, инициировал кампанию по поиску шпионов и предателей, которая и завершилась «делом Мясоедова».
Александр Гучков. Фото: 3-й созыв Государственной Думы: портреты, биографии, автографы. - Санкт-Петербург : издание Н. Н. Ольшанского, 1910 год
Полковник Сергей Николаевич Мясоедов был переводчиком штаба разгромленной 10-й армии, выполняя, в основном, незначительные поручения. При этом назвать его кристально честным и порядочным человеком никак нельзя — он любил деньги, периодически попадал в скандалы, а уже перед казнью признался в обычном мародерстве. Но никаким шпионом он не был и в помине.
В армию Мясоедов вернулся лишь с началом войны. В отставку он ушел после скандала в 1912 году, когда против полковника была развернута интрига, которую возглавлял лидер партии октябристов в Государственной Думе Александр Гучков. В статьях, опубликованных в газетах «Вечернее время» и «Новое время», он обвинил Мясоедова в шпионаже в пользу Германии. Поводом для этого послужил тот факт, что Мясоедов долгое время занимал пост начальника Вержболовского жандармского отделения, располагавшегося на российско-германской границе. По своему служебному положению ему приходилось лично общаться с российскими и германскими монархами, следующими через границу, и за несколько лет службы Мясоедов получил 26 русских и иностранных орденов и медалей. Кроме того, германский кайзер ему подарил свой поясной портрет с дарственной надписью. Итогом скандала стала дуэль между Гучковым и Мясоедовым, по итогам которой оба остались целы, но Мясоедов был отправлен в запас.
Однако жертвой нового заговора Мясоедов был выбран по другой причине. С 1909 года он был близким другом военного министра В.А.Сухомлинова. В свое время Мясоедов поспособствовал устройству второго брака генерала Сухомлинова с Екатериной Бутович — близкой подругой своей жены. Военный министр, в свою очередь, считался одним злейших врагов великого князя Николая Николаевича.
В свое время Сухомлинов постарался разогнать Совет государственной обороны, который возглавлял великий князь. В результате военный министр и все его приближенные получили в лице верховного главнокомандующего смертельного врага, который изо всех сил затем старался их уничтожить. Так полковник Мясоедов стал разменной монетой в споре двух «больших» людей. На свою беду он служил на Северо-Западном фронте в составе 10-й армии — именно там, где немцы застали русских врасплох и нанесли им разгромное поражение.
18 февраля полковник был арестован по доносу бежавшего из плена подпоручика Колаковского. Последний сам явился в контрразведку и сообщил, что был освобожден из немецкого плена в обмен на сотрудничество с немецкой разведкой. Подпоручик вспомнил, что ему рекомендовали обратиться, среди прочих, к полковнику Мясоедову, только на третьем допросе, и при этом не привел никаких подробностей. Колаковский лишь заявил, что тот якобы уже более пяти лет был тайным агентом германского генштаба. Поначалу в контрразведке его заявление посчитали неубедительным. Однако через несколько дней показаниями Колаковского вдруг заинтересовался товарищ (заместитель) министра внутренних дел Джунковский, и делу Мясоедова был дан ход, причем в авральном порядке.
Уже 18 марта, несмотря на очевидную несостоятельность выдвинутых обвинений, военный суд приговорил полковника к смертной казни. При этом Мясоедов был оправдан по большинству пунктов обвинения, и судьи разошлись во мнении относительно доказанности его преступлений. Но главнокомандующий решил дело, наложив резолюцию «Повесить!». Причем, казнен Мясоедов был в опять же в срочном порядке, даже еще до доставления его палачам подлинника приговора.
Немецкий шпион в женском платье (второй слева), пойманный русскими крестьянами в прифронтовой полосе. Фото:
Николай Пашин /
РИА Новости
Несмотря на абсурдность обвинений, практически все современники (за исключением, как уже говорилось, самой германской разведки) были уверены в измене Мясоедова. Генерал Бонч-Бруевич вспоминал: «По должности я тщательно знакомился с его следственным делом и никаких сомнений в виновности изобличенного шпиона не испытывал». Не сомневался в виновности Мясоедова и генерал Антон Деникин: «В 1915 году он [Мясоедов] был уличен в шпионаже в пользу Германии, судим военным судом и казнен. Ввиду каких-то процессуальных неправильностей и спешного проведения этого дела возникла легенда, будто казнен невинный».
Уверены в измене Мясоедова были и иностранцы. Французский посланник в России Морис Палеолог отмечал в мемуарах: «Мясоедов наладил пересылки немецкому генеральному штабу сообщений о передвижениях русских армий. Нет никаких сомнений, что эти подобные и регулярные сообщения во многом содействовали ряду поражений русской армии».
Уже осенью 1915 года по обвинению в «военной измене» был арестован военный министр В.А. Сухомлинов — великий князь, который через Мясоедова подбирался к личному врагу, добился своего. Сухомлинова обвинили в халатности из-за его личных сношений с Мясоедовым и уволили с должности военного министра, а позже арестовали.
Обвинение также было сфабриковано, а сам процесс нанес серьезный удар по престижу армейского командования. У западных союзников России по Антанте этот процесс вызвал недоумение. Министр иностранных дел Великобритании лорд Грей в разговоре с председателем Государственной думы Александром Протопоповым отметил: «Ну и храброе у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра». Неудивительно, что после этого уже любая мистификация выглядела правдой.
Чем тяжелее казалось положение на фронтах войны, тем дальше и настойчивее шел поиск измены, который укреплял всеобщее убеждение в предательстве самой власти. В ноябре 1916 года лидер партии кадетов Павел Милюков, выступая с трибуны Четвёртой Государственной думы, произнёс обличительную речь, в которой прямо обвинил императрицу Александру Фёдоровну и премьер-министра Бориса Штюрмера в подготовке сепаратного мира с Германией. Рефреном его речи были знаменитые слова: «Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе. Что это, глупость или измена?». Речь была встречена аплодисментами не только со стороны депутатов его партии, но и членов Думы от партии социалистов-революционеров.
Информация