Осколки Пандшера
«Советская» война в Афганистане принципиально отличалась от натовской
Для многих людей, особенно молодого поколения, участие Советского Союза в афганских событиях 1979–1989 годов остается малоизвестным эпизодом. Более того, действия СССР многие годы подавались в черном свете.
Тенденциозность объяснялась общей антисоветской идеологической установкой, которая долгое время господствовала в нашей стране. Давно пора восстановить справедливость. Для этого наиболее ценны свидетельства непосредственных участников боевых действий. Воспоминаниями делится Родион Шайжанов, служивший в Афганистане в 1984–1986 годах.
– Можно ли считать афганскую войну забытой и оболганной?
– Мое поколение прекрасно знает афганскую войну, и в советское время к нам, «афганцам», отношение было уважительным. А вот в эпоху развала о нас стали забывать, известны и попытки дискредитации. Многое зависит от подачи информации, поэтому действительно надо рассказывать молодым людям о той войне.
– Как меняется совершенно мирный человек, превращаясь в солдата?
– Я окончил московский техникум с отличием, и мне предлагали без экзаменов пойти в институт. Но в то время все мои товарищи ушли в армию – как считалось в те годы, каждый должен отслужить. Поэтому я выбрал армию, а не институт. Я занимался парашютным спортом и поставил себе цель попасть в ВДВ. Тогда, конечно, о войне слышали, но подробной информации было совсем мало. Меня отправили в Фергану. По дороге сказали, что там находится учебка, после которой процентов 40 отправляют в ГДР, а остальных – в Афганистан. На самом деле мы все попали в Афганистан.
В Фергане началась солдатская жизнь: физическая подготовка, кроссы и так далее. Жара угнетала. В учебке я увидел первую смерть. Мы бежали кросс в полном обмундировании, в касках, с автоматами, в рюкзаке десантника – камни и песок. Один парень из Зеленограда, мой земляк, вдруг почувствовал себя плохо, потерял сознание, упал и скончался. Потом мне поручили съездить за ним в морг, лично его одевал, а мне было всего-то 18 лет!
Потом вдруг началась эпидемия гепатита. Поговаривали о диверсии, ведь из 120 человек в нашей роте 90 заболели, но меня болезнь не зацепила, отправили в Афганистан. Прибыл в Кабул, на аэродром. На пересыльном пункте нас раздели до трусов, врачи вели осмотр. Там же находились офицеры, которые подбирали солдат в свои полки. Меня забрали в 357-й, привезли в крепость Бала-Хиссар, где и определили в расчет АГС-17. В момент приезда в крепости было мало людей, почти все находились на заданиях. Но на следующий день Бала-Хиссар наполнился военными, все вернулись, и мы перезнакомились. Там оказался старослужащий из Зеленограда Алексей Макаров. Он нас, молодых, заставлял заниматься спортом и сам с нами бегал, на турнике подтягивался и так далее. Не знаю, как у других, но у нас дедовщины не было. Конечно, караулы, наряды и дозоры – молодым, но никакого издевательства.
А боевое крещение прошло в июле 1984 года, накануне моего дня рождения. Около дороги на Гардез, по которой шло снабжение, находились кустарники и деревья. Растительность была густая, потому что рядом протекала речка. И вот душманы («духи», как мы их называли) заранее нарыли в зеленке целые катакомбы и там притаились. Представьте себе глиняный колодец, внутри которого ступеньки из дерева. В колодце темно, ничего не видно, вот там душманы и сидели. Таких катакомб я потом встречал множество, мы в них не лазили, а кидали гранаты.
Так вот когда появилась наша колонна КамАЗов, «духи» нанесли удар, началась стрельба, и нас срочно туда направили. Смотрю – машины горят, одна с соляркой перекрыла движение и проехать всей колонне невозможно. Судя по всему, водителя контузило, он ничего не понимает, кричит. Из фуры бьют струи солярки, и она в любой момент может взорваться. Алексей бросился в машину и увел ее в сторону, скинул в речку. А нам, молодым, он сказал залечь в пыль и лежать, чтобы никого не ранило. Я тогда стрелял не из АГС, а из калашникова. Летят трассеры, у меня шок. Не поверю тому, кто скажет, что никогда не боялся. Но страх притупляется со временем, и даже в раж входишь, когда неважно, убьют тебя или нет, особенно когда увидишь раненого или погибшего товарища.
Кстати, среди подбитых машин одна везла сгущенное молоко. Перегружать его было некуда, и я взял себе коробку. Поскольку у меня скоро должен был быть день рождения, то я растолок галеты из сухого пайка, наделал слоев из крошки, покрыл сгущенкой и получился торт. Сгущенки объелся на всю жизнь, с тех пор смотреть на нее не могу. Вроде смешно, но на самом деле было не до смеха – в том бою погиб парень из моего призыва. Он перед тем отправил письма домой, и когда мы вернулись, ему пришел ответ от родителей. Не довелось прочитать.
– Как складывались другие операции?
– По-разному, иногда почти ничего не происходило. Но вообще в 1984–1985 годах у нас были самые тяжелые потери, тогда весь Афганистан зачищали. Мы находили склады, уничтожали море оружия и так далее. Душманы были хорошо экипированы. Обувь, прекрасные спальные мешки, которые тонко скручивались, да и много чего еще американского производства. Учтите, что воевать непросто, когда вроде тепло, но в горах лежит снег. Например, мы на высоте мерзли и грелись огнем сухого спирта.
Как-то обнаружили в горах запас итальянских мин. Натянули веревку вниз, пропускали ее через ручку мины и так их спускали, предварительно вынув взрыватели. Загрузили тогда вертолетов пятнадцать. В основном операции были удачны, но когда во главе кишлаков мы ставили своих афганцев, то их убивали либо они сами переходили на сторону душманов. Мы вновь идем в тот же кишлак, и ситуация повторяется, «духи» опять получили оружие. Я раз пять воевал в одном и том же кишлаке.
Для меня самые тяжелые бои случились в Кандагаре, Джалалабаде и Пандшерском ущелье, где орудовал Ахмед Шах Масуд. Расскажу про Пандшер. Возвращались мы с успешной операции, взяли несколько «духов» в плен, среди нас только один раненый. Решили заночевать. Как раз в том месте находились катакомбы, но мы в них накидали гранат и к тому же рядом с этими колодцами поставили часовых. Сидим, пьем чай. И вот один из наших – снайпер Александр Суворкин вдруг говорит, что пьет с нами чай в последний раз. Мы его тогда не послушали: мол, ерунда, а наутро продолжили путь к вертолетам, оставалось километров пять. Стрельбы нет, тишина, идем друг за другом полусонные. Неожиданно наткнулись на растяжку. Первый остановился, а мы друг в друга врезались, как в гармошку сложились. И вот с места, с которого мы только сошли, из этих катакомб повылазили «духи», кричат: «Шурави-солдат, сдавайся». Мы мгновенно рассредоточились, а душманы, увидев, что мы не сдаемся, начали нас из автоматов метелить. Нас было 24 человека, сразу 12 ранили. У одного парня из моего расчета прострелили обе ноги, у другого ранение в голову, у ротного – в шею. Пулеметчик кричит: «Кидайте ленту». У него не было пулеметной ленты, а когда мы ему кинули, то она в полете на наших глазах разорвалась, в нее просто попали – вот такой был шквальный огонь. Я развернул АГС, а вокруг пули, инстинктивно прыгнул за камень. Вернуться к АГС не могу, никак до гашетки не дотянусь, потому что пули – не высунуться. Решил ногой нажать на «клавиатуру». Не буду хвастаться, что прицелился, на самом деле просто повезло, но попадание было очень четким. Душманы сразу притихли. Ротный мне кричит продолжать стрельбу. Я опять ногой жму, но АГС немного сместился и уже точности не было. А дальше произошло и вовсе необычное. Вдруг вижу, что один из моих товарищей начал прыгать на одном месте. И я тоже прыгаю, а в глазах горы двигаются. Ну, думаю, колбасит нас от испуга, а оказалось, что началось землетрясение. Тут корректировщик вызвал огонь артиллерии, передал по рации точные координаты, и душманов накрыло нашим огнем. На помощь к нам еще рота подошла и, короче говоря, бой закончился. Смотрим, лежит Суворкин, наш снайпер. Говорим: «Сань, вставай», а он не отвечает. Пуля прошла сквозь его прицел и попала в голову, то есть он начал прицеливаться, но его убили. Может быть, среди душманов тоже был снайпер. Вот и получилось, что Суворкин действительно тогда в последний раз пил с нами чай.
До вертолета я едва дошел. Одного раненого на руках пронесу метров 200, иду за вторым, а еще тащу оружие. Двигались перебежками и опять попали на растяжку. Еще один получил ранение. А мне в тот раз повезло, даже не зацепило. Ротный написал мне представление на медаль «За отвагу». Но не утвердили, медаль я не получил. Зато за следующую операцию дали орден Красной Звезды. Тогда я подорвался на БМП-2, в руке и ноге по осколку и еще контужен. Душманы мины подкладывали в «муку», то есть в густую пыль, а в Афганистане ее очень много. Я сидел внутри БМП, ноги у меня затекли, я их поджал, и тут взрыв. Если бы не поджал, оторвало бы. Но все равно размазало меня очень сильно.
Пробыл некоторое время в странном состоянии: и не сон, и не потеря сознания, трудно сказать, что это было. Вспомнил тогда все – и родителей, и брата, и школу. Открываю глаза, вижу свет из открытого люка, кругом гарь, сам весь черный. Меня – в госпиталь, тошнит, рвет, нерв задет. Сделали укол, наступило совершенно кайфовое состояние. Лечили в Кабуле, недели три пролежал и опять вернулся в строй, но щека дергается до сих пор.
Снова начались операции, занимались сопровождением, защищая колонны автомашин и т. п. В одной операции нам надо было с одной горы через ущелье пройти и подняться на другую. Видим – «духи» идут. Обдолбанные, обкурились, судя по всему. Что-то горланят. Было темно, и нас не видно, а вот их луна хорошо освещает. Мы их тут же скрутили, но следом за ними шла целая толпа душманов – человек 30. Но мы этого не ожидали: сидим, кто-то курит, а я и Алексей решили воды попить и отошли немного вперед. Тут и появляется основной отряд «духов»: оказывается, первые, которых мы уже взяли, – это дозор.
И вновь мы их видим, они нас нет, но «духи» уже совсем рядом. Как снять автомат с предохранителя? Они же услышат щелчок. Что делать? Тут началась стрельба, другие наши ребята заметили этот отряд, мы сразу стали стрелять почти в упор, прямо как в фильмах, выпустили мгновенно весь магазин и побежали назад к своим. В спину чувствую что-то попадает, думаю, пули, но нет, это камни. Бронежилет я тогда не надел и все же остался жив, но в том бою погиб корректировщик, о котором я рассказывал.
Кстати, душманы боялись десантников, мы не отступали. «Духи» нас отличали по тельняшкам, и это нам помогало. Но ничего плохого не могу сказать и про другие рода войск.
– Какими были межнациональные отношения в Советской армии в Афганистане?
– Я татарин, было много русских, белорусов, украинцев. В каждой роте – по таджику и узбеку, они у нас были переводчиками. Мы все очень дружили, переписывались, когда вернулись в СССР. А потом страна распалась, начался развал, никого не найдешь.
– Что скажете про офицерский состав?
– От офицеров многое зависит. Представьте, что офицер ошибется по карте и мы займем не ту гору. Это же очень тяжело на нее взобраться, а потом выясняется, что не там расположились. Такие случаи бывали. А один молодой офицер почему-то во время операции начал требовать от нас делать зарядку, бегать кроссы с голым торсом и так далее. Старослужащие ему говорят: «Ты что творишь? Мы на задании, а не на тренировке». Он ни в какую, не понимает.
Есть офицеры от бога, которым я благодарен на всю жизнь. Как-то ротный отказался выполнить явно глупый приказ командира батальона, когда нам приказали идти с криками «Ура» чуть ли ни в лобовую атаку на пулемет. Командир батальона тогда ротного отстранил и приказал прапорщику принять командование. А прапорщик хитрый: в лоб все равно не пошел, пулемет обогнул и задание выполнили. С ротного потом сорвали погоны, а дальше не знаю, что с ним стало, больше мы его не видели. Ротный был прав – хороший командир подставлять солдат не будет, а продумает, что можно сделать. Именно ротный и подсказал прапорщику обойти пулемет.
– Курьезные случаи бывали?
– Нас высадили в Джалалабаде в зеленке, кругом кусты и колючки. Мы выпрыгивали с вертолетов с высоты два-три метра и дальше бежали по зарослям. Как-то получилось, что я встретился с душманом лицом к лицу, никого рядом не было из наших, но и у него тоже никакой поддержки. Смотрим друг на друга: у меня на плече автомат, у него – тоже. Мне казалось, что очень много времени прошло, я ему говорю по-русски: разворачивайся и уходи, стрелять в тебя не буду и сам тоже уйду. Могла получиться дуэль, кто быстрее выстрелит, но не хотел я его убивать и он не хотел в меня стрелять, что-то бормотал. Я ничего не понял, правда, мне показалось, что разобрал одно слово «якши», а может быть, и не говорил он ничего такого, но в любом случае мы как-то договорились. И развернулись в разные стороны. Конечно, я испугался, ведь я не знал, где наши. Мы оба побежали со всех ног, я несся, собрал по пути все колючки, а у самого глаза на затылке: не собирается ли «дух» стрелять в спину? Обошлось. Было мне тогда 18 лет.
– Как сложилась ваша жизнь после Афганистана?
– Демобилизовался в 1986-м, сначала работал водителем в автокомбинате, создал семью, окончил институт. А сейчас возглавляю ветеранскую организацию «афганцев». Сыну 28 лет. Все хорошо.
Для многих людей, особенно молодого поколения, участие Советского Союза в афганских событиях 1979–1989 годов остается малоизвестным эпизодом. Более того, действия СССР многие годы подавались в черном свете.
Тенденциозность объяснялась общей антисоветской идеологической установкой, которая долгое время господствовала в нашей стране. Давно пора восстановить справедливость. Для этого наиболее ценны свидетельства непосредственных участников боевых действий. Воспоминаниями делится Родион Шайжанов, служивший в Афганистане в 1984–1986 годах.
– Можно ли считать афганскую войну забытой и оболганной?
– Мое поколение прекрасно знает афганскую войну, и в советское время к нам, «афганцам», отношение было уважительным. А вот в эпоху развала о нас стали забывать, известны и попытки дискредитации. Многое зависит от подачи информации, поэтому действительно надо рассказывать молодым людям о той войне.
– Как меняется совершенно мирный человек, превращаясь в солдата?
– Я окончил московский техникум с отличием, и мне предлагали без экзаменов пойти в институт. Но в то время все мои товарищи ушли в армию – как считалось в те годы, каждый должен отслужить. Поэтому я выбрал армию, а не институт. Я занимался парашютным спортом и поставил себе цель попасть в ВДВ. Тогда, конечно, о войне слышали, но подробной информации было совсем мало. Меня отправили в Фергану. По дороге сказали, что там находится учебка, после которой процентов 40 отправляют в ГДР, а остальных – в Афганистан. На самом деле мы все попали в Афганистан.
В Фергане началась солдатская жизнь: физическая подготовка, кроссы и так далее. Жара угнетала. В учебке я увидел первую смерть. Мы бежали кросс в полном обмундировании, в касках, с автоматами, в рюкзаке десантника – камни и песок. Один парень из Зеленограда, мой земляк, вдруг почувствовал себя плохо, потерял сознание, упал и скончался. Потом мне поручили съездить за ним в морг, лично его одевал, а мне было всего-то 18 лет!
Потом вдруг началась эпидемия гепатита. Поговаривали о диверсии, ведь из 120 человек в нашей роте 90 заболели, но меня болезнь не зацепила, отправили в Афганистан. Прибыл в Кабул, на аэродром. На пересыльном пункте нас раздели до трусов, врачи вели осмотр. Там же находились офицеры, которые подбирали солдат в свои полки. Меня забрали в 357-й, привезли в крепость Бала-Хиссар, где и определили в расчет АГС-17. В момент приезда в крепости было мало людей, почти все находились на заданиях. Но на следующий день Бала-Хиссар наполнился военными, все вернулись, и мы перезнакомились. Там оказался старослужащий из Зеленограда Алексей Макаров. Он нас, молодых, заставлял заниматься спортом и сам с нами бегал, на турнике подтягивался и так далее. Не знаю, как у других, но у нас дедовщины не было. Конечно, караулы, наряды и дозоры – молодым, но никакого издевательства.
А боевое крещение прошло в июле 1984 года, накануне моего дня рождения. Около дороги на Гардез, по которой шло снабжение, находились кустарники и деревья. Растительность была густая, потому что рядом протекала речка. И вот душманы («духи», как мы их называли) заранее нарыли в зеленке целые катакомбы и там притаились. Представьте себе глиняный колодец, внутри которого ступеньки из дерева. В колодце темно, ничего не видно, вот там душманы и сидели. Таких катакомб я потом встречал множество, мы в них не лазили, а кидали гранаты.
Так вот когда появилась наша колонна КамАЗов, «духи» нанесли удар, началась стрельба, и нас срочно туда направили. Смотрю – машины горят, одна с соляркой перекрыла движение и проехать всей колонне невозможно. Судя по всему, водителя контузило, он ничего не понимает, кричит. Из фуры бьют струи солярки, и она в любой момент может взорваться. Алексей бросился в машину и увел ее в сторону, скинул в речку. А нам, молодым, он сказал залечь в пыль и лежать, чтобы никого не ранило. Я тогда стрелял не из АГС, а из калашникова. Летят трассеры, у меня шок. Не поверю тому, кто скажет, что никогда не боялся. Но страх притупляется со временем, и даже в раж входишь, когда неважно, убьют тебя или нет, особенно когда увидишь раненого или погибшего товарища.Кстати, среди подбитых машин одна везла сгущенное молоко. Перегружать его было некуда, и я взял себе коробку. Поскольку у меня скоро должен был быть день рождения, то я растолок галеты из сухого пайка, наделал слоев из крошки, покрыл сгущенкой и получился торт. Сгущенки объелся на всю жизнь, с тех пор смотреть на нее не могу. Вроде смешно, но на самом деле было не до смеха – в том бою погиб парень из моего призыва. Он перед тем отправил письма домой, и когда мы вернулись, ему пришел ответ от родителей. Не довелось прочитать.
– Как складывались другие операции?
– По-разному, иногда почти ничего не происходило. Но вообще в 1984–1985 годах у нас были самые тяжелые потери, тогда весь Афганистан зачищали. Мы находили склады, уничтожали море оружия и так далее. Душманы были хорошо экипированы. Обувь, прекрасные спальные мешки, которые тонко скручивались, да и много чего еще американского производства. Учтите, что воевать непросто, когда вроде тепло, но в горах лежит снег. Например, мы на высоте мерзли и грелись огнем сухого спирта.
Как-то обнаружили в горах запас итальянских мин. Натянули веревку вниз, пропускали ее через ручку мины и так их спускали, предварительно вынув взрыватели. Загрузили тогда вертолетов пятнадцать. В основном операции были удачны, но когда во главе кишлаков мы ставили своих афганцев, то их убивали либо они сами переходили на сторону душманов. Мы вновь идем в тот же кишлак, и ситуация повторяется, «духи» опять получили оружие. Я раз пять воевал в одном и том же кишлаке.
Для меня самые тяжелые бои случились в Кандагаре, Джалалабаде и Пандшерском ущелье, где орудовал Ахмед Шах Масуд. Расскажу про Пандшер. Возвращались мы с успешной операции, взяли несколько «духов» в плен, среди нас только один раненый. Решили заночевать. Как раз в том месте находились катакомбы, но мы в них накидали гранат и к тому же рядом с этими колодцами поставили часовых. Сидим, пьем чай. И вот один из наших – снайпер Александр Суворкин вдруг говорит, что пьет с нами чай в последний раз. Мы его тогда не послушали: мол, ерунда, а наутро продолжили путь к вертолетам, оставалось километров пять. Стрельбы нет, тишина, идем друг за другом полусонные. Неожиданно наткнулись на растяжку. Первый остановился, а мы друг в друга врезались, как в гармошку сложились. И вот с места, с которого мы только сошли, из этих катакомб повылазили «духи», кричат: «Шурави-солдат, сдавайся». Мы мгновенно рассредоточились, а душманы, увидев, что мы не сдаемся, начали нас из автоматов метелить. Нас было 24 человека, сразу 12 ранили. У одного парня из моего расчета прострелили обе ноги, у другого ранение в голову, у ротного – в шею. Пулеметчик кричит: «Кидайте ленту». У него не было пулеметной ленты, а когда мы ему кинули, то она в полете на наших глазах разорвалась, в нее просто попали – вот такой был шквальный огонь. Я развернул АГС, а вокруг пули, инстинктивно прыгнул за камень. Вернуться к АГС не могу, никак до гашетки не дотянусь, потому что пули – не высунуться. Решил ногой нажать на «клавиатуру». Не буду хвастаться, что прицелился, на самом деле просто повезло, но попадание было очень четким. Душманы сразу притихли. Ротный мне кричит продолжать стрельбу. Я опять ногой жму, но АГС немного сместился и уже точности не было. А дальше произошло и вовсе необычное. Вдруг вижу, что один из моих товарищей начал прыгать на одном месте. И я тоже прыгаю, а в глазах горы двигаются. Ну, думаю, колбасит нас от испуга, а оказалось, что началось землетрясение. Тут корректировщик вызвал огонь артиллерии, передал по рации точные координаты, и душманов накрыло нашим огнем. На помощь к нам еще рота подошла и, короче говоря, бой закончился. Смотрим, лежит Суворкин, наш снайпер. Говорим: «Сань, вставай», а он не отвечает. Пуля прошла сквозь его прицел и попала в голову, то есть он начал прицеливаться, но его убили. Может быть, среди душманов тоже был снайпер. Вот и получилось, что Суворкин действительно тогда в последний раз пил с нами чай.
До вертолета я едва дошел. Одного раненого на руках пронесу метров 200, иду за вторым, а еще тащу оружие. Двигались перебежками и опять попали на растяжку. Еще один получил ранение. А мне в тот раз повезло, даже не зацепило. Ротный написал мне представление на медаль «За отвагу». Но не утвердили, медаль я не получил. Зато за следующую операцию дали орден Красной Звезды. Тогда я подорвался на БМП-2, в руке и ноге по осколку и еще контужен. Душманы мины подкладывали в «муку», то есть в густую пыль, а в Афганистане ее очень много. Я сидел внутри БМП, ноги у меня затекли, я их поджал, и тут взрыв. Если бы не поджал, оторвало бы. Но все равно размазало меня очень сильно.
Пробыл некоторое время в странном состоянии: и не сон, и не потеря сознания, трудно сказать, что это было. Вспомнил тогда все – и родителей, и брата, и школу. Открываю глаза, вижу свет из открытого люка, кругом гарь, сам весь черный. Меня – в госпиталь, тошнит, рвет, нерв задет. Сделали укол, наступило совершенно кайфовое состояние. Лечили в Кабуле, недели три пролежал и опять вернулся в строй, но щека дергается до сих пор.
Снова начались операции, занимались сопровождением, защищая колонны автомашин и т. п. В одной операции нам надо было с одной горы через ущелье пройти и подняться на другую. Видим – «духи» идут. Обдолбанные, обкурились, судя по всему. Что-то горланят. Было темно, и нас не видно, а вот их луна хорошо освещает. Мы их тут же скрутили, но следом за ними шла целая толпа душманов – человек 30. Но мы этого не ожидали: сидим, кто-то курит, а я и Алексей решили воды попить и отошли немного вперед. Тут и появляется основной отряд «духов»: оказывается, первые, которых мы уже взяли, – это дозор.
И вновь мы их видим, они нас нет, но «духи» уже совсем рядом. Как снять автомат с предохранителя? Они же услышат щелчок. Что делать? Тут началась стрельба, другие наши ребята заметили этот отряд, мы сразу стали стрелять почти в упор, прямо как в фильмах, выпустили мгновенно весь магазин и побежали назад к своим. В спину чувствую что-то попадает, думаю, пули, но нет, это камни. Бронежилет я тогда не надел и все же остался жив, но в том бою погиб корректировщик, о котором я рассказывал.
Кстати, душманы боялись десантников, мы не отступали. «Духи» нас отличали по тельняшкам, и это нам помогало. Но ничего плохого не могу сказать и про другие рода войск.
– Какими были межнациональные отношения в Советской армии в Афганистане?
– Я татарин, было много русских, белорусов, украинцев. В каждой роте – по таджику и узбеку, они у нас были переводчиками. Мы все очень дружили, переписывались, когда вернулись в СССР. А потом страна распалась, начался развал, никого не найдешь.
– Что скажете про офицерский состав?
– От офицеров многое зависит. Представьте, что офицер ошибется по карте и мы займем не ту гору. Это же очень тяжело на нее взобраться, а потом выясняется, что не там расположились. Такие случаи бывали. А один молодой офицер почему-то во время операции начал требовать от нас делать зарядку, бегать кроссы с голым торсом и так далее. Старослужащие ему говорят: «Ты что творишь? Мы на задании, а не на тренировке». Он ни в какую, не понимает.
Есть офицеры от бога, которым я благодарен на всю жизнь. Как-то ротный отказался выполнить явно глупый приказ командира батальона, когда нам приказали идти с криками «Ура» чуть ли ни в лобовую атаку на пулемет. Командир батальона тогда ротного отстранил и приказал прапорщику принять командование. А прапорщик хитрый: в лоб все равно не пошел, пулемет обогнул и задание выполнили. С ротного потом сорвали погоны, а дальше не знаю, что с ним стало, больше мы его не видели. Ротный был прав – хороший командир подставлять солдат не будет, а продумает, что можно сделать. Именно ротный и подсказал прапорщику обойти пулемет.
– Курьезные случаи бывали?
– Нас высадили в Джалалабаде в зеленке, кругом кусты и колючки. Мы выпрыгивали с вертолетов с высоты два-три метра и дальше бежали по зарослям. Как-то получилось, что я встретился с душманом лицом к лицу, никого рядом не было из наших, но и у него тоже никакой поддержки. Смотрим друг на друга: у меня на плече автомат, у него – тоже. Мне казалось, что очень много времени прошло, я ему говорю по-русски: разворачивайся и уходи, стрелять в тебя не буду и сам тоже уйду. Могла получиться дуэль, кто быстрее выстрелит, но не хотел я его убивать и он не хотел в меня стрелять, что-то бормотал. Я ничего не понял, правда, мне показалось, что разобрал одно слово «якши», а может быть, и не говорил он ничего такого, но в любом случае мы как-то договорились. И развернулись в разные стороны. Конечно, я испугался, ведь я не знал, где наши. Мы оба побежали со всех ног, я несся, собрал по пути все колючки, а у самого глаза на затылке: не собирается ли «дух» стрелять в спину? Обошлось. Было мне тогда 18 лет.
– Как сложилась ваша жизнь после Афганистана?
– Демобилизовался в 1986-м, сначала работал водителем в автокомбинате, создал семью, окончил институт. А сейчас возглавляю ветеранскую организацию «афганцев». Сыну 28 лет. Все хорошо.
Информация