Не предавай Россию!
«Русский человек любит подойти к краю и отшатнуться. Ему это надо, хлебом не корми. Русский человек не побежит от пропасти, но подойдет и глянет в нее. А потом, когда голова закружится и ужас охватит, бросится назад и всё поймет сразу, без слов. Вот так: не подойдет к краю — и всю жизнь ребенком проживет. А подойдет — и повзрослеет, упущенные годы в секунду догонит. Только опасно это. Ведь не все отшатываются. Многие падают».
Протоиерей Андрей Ткачев
Сколько раз за свою долгую историю Россия и русские люди стояли на краю и заглядывали в бездну. По всем законам теории вероятности мы давно уже должны были упасть и исчезнуть с лица Земли, растворившись в сонме окружающих нас народов, пополнив их богатства своими, их земли своими, их дух своим, их будущее своим.
Но каждый раз каким-то чудесным образом мы не падали, а вмиг впитав в себя терабайты реальности, осознав ее, резко повзрослев и поседев, переходили на новый уровень развития. Да, мы всегда платили очень большую цену за это «взросление». Слишком большую. Настолько большую, что заплатив подобную, любой бы другой народ исчез и растворился.
Только не мы. Пожалуй, за всю историю России не было десятилетия более ужасного для нас, чем десятилетие после Октябрьской революции. Нас и нашу страну просто уничтожали, физически и духовно. Разрушали наши храмы, десятками тысяч убивали священников, ученых, поэтов, уничтожали наши семьи, нашу ментальность, нашу мораль и нравственность, заменяя прежние идеалы химерами и симулякрами. За слова «русский» и «православный» просто расстреливали. Государственная машина насквозь пропиталась чуждым инородным приезжим элементом, выполнявшим только одну задачу — на костях России и русского народа провести всемирную революцию и построить мiр международного финансового капитала, мiр сатаны.
Апофеозом русофобии стал известный 12 съезд РКП(б), на котором ораторы соревновались, кто быстрее и эффективнее уничтожит «великорусский шовинизм», Россию, православие, русский народ. Государственный социальный заказ на уничтожение всего русского был мгновенно подхвачен представителями новой «элиты духа» — поэтами, художниками, публицистами, литераторами.
“Писатели должны выкинуть за борт литературы мистику, похабщину, национальную точку зрения...”
(“Правда”, 1 января 1925 г.)
И понеслось...
Русь! Сгнила? Умерла? Подохла?
Что же! Вечная память тебе.
Не жила ты, а только охала
В полутемной и тесной избе.
Костылями скрипела и шаркала,
Губы мазала в копоть икон,
Над просторами вороном каркала,
Берегла вековой тяжкий сон.
Эх, старуха! Слепая и глупая!
Разорил твою хижину внук.
...
Злые гады над дальним болотом
Пусть шипят ему: “сгинь, изувер”!
Скрепляемый кровью и потом,
Не дрогнет СССР.
(В. Александровский, стих “Русь и СССР”, “Правда” от 13 авг. 1925.)
Со всех углов на вас глазея,
Вас тужится в силки поймать
Уезднейшая мать-Рассея,
Татарская, блатная мать.
...
О, скоро ли рукою жестокой
Рассеюшку с пути столкнут?
...
Он жив доселе, тихий омут...
Живехонький, как ни крути.
Да, выправить мозги такому
Труднее, чем чинить пути.
...
Да, чтобы в прах его рассеять
Нам надо буйно жизнь ломать
. . . . . . .
Уезднейшая мать-Рассея,
Татарская, блатная мать.
(А. Безыменский, журнал “30 дней”, М. 1925, 4, с. 34-35.)
Я предлагаю
Минина расплавить,
Пожарского.
Зачем им пьедестал?
Довольно нам
Двух лавочников славить,
Их за прилавками
Октябрь застал.
Случайно им
Мы не свернули шею.
Я знаю, это было бы подстать.
Подумаешь,
Они спасли Рассею!
А может, лучше было б не спасать?
(Джек [Яков Моисееевич] Алтаузен, “30 дней”, М. 1930, 8, с. 66.)
Бешено,
Неуемно бешено,
Колоколом сердце кричит:
Старая Русь повешена,
И мы — ее палачи.
(В. Александровский.)
По данным иеромонаха Дамаскина, к 1939 году в Советской России осталось 1277 церквей (из 54 тысяч). На свободе пребывали только четыре правящих архиерея… В дореволюционной России было около тридцати тысяч монашествующих и более 110 тысяч белого духовенства, более ста епископов…
Это был уже самый край бездонной пропасти, в которую в очередной раз заглянула Россия. Но опять произошло чудо. После смерти Ленина и тяжелой долгой болезни Троцкого И. Сталин стал укреплять с помощью «призывов» национальный состав партии, избавляться от «интернационалистов» на всех уровнях в управлении, и в итоге после 1927 года провозгласил построение новой империи с новой идеологией, основанной на вековых традициях России и завернутой в блестящую красивую бумажку марксизма-ленинизма. Жестко, репрессивно, к сожалению, слишком медленно и инертно, но «процесс пошел». Венцом этого процесса стали две речи Сталина, 3 июля 1941 года, когда он впервые обратился к гражданам «Братья и сестры!», и 24 мая 1945 года, где он говорил уже в открытую:
"Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний тост. Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа и прежде всего русского народа. Я пью прежде всего за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся из наций, входящих в состав Советского Союза. Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание, как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны. Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение…»
И как будто не было этих тяжелейших для нас десятилетий гонений и уничтожений. Мы снова стали народом со своей верой, душой и будущим.
Но как тяжел был этот путь признания и возрождения. Как тяжко крутилась эта государственная идеологическая машина, внося в сознание людей потерянные ими ценности.
Передо мной газета «Правда» от 19 января 1938 года. Фельетон Н. Кружкова «Преступление старого учителя» современному человеку кажется настолько диким и фантастичным, что в голове не укладывается простая мысль: «А все так и было!»
С вашего разрешения я приведу его полностью:
«Иван Александрович Смородин, всеми уважаемый учитель села Большая Соснова Свердловской области, проработавший 45 лет, совершил тяжкое поступление: на предвыборном собрании избирателей Левобережного участка, произнося горячую, взволнованную речь, сказал:
— Мы будем голосовать на выборах в Верховный Совет ООСР за орлов и орлят партии Ленина — Сталина.
И — что самое страшное! — в заключение он воскликнул:
— Да здравствует счастливый русский народ!
На следующий день Ивана Александровича Смородина потащили к ответу. В качестве грозных судей заседали члены партийной организации Больше-Сосновского райисполкома.
— Вот что, гражданин Смородин,— спросил председательствующий, начиная суровый допрос, — вы, кажется, состоите в нашей организации в качестве сочувствующего?
— Состою.
— А на собрании вчера выступали?
— Выступал...
— И не просто выступал, а допустил контрреволюционную вылазку.
— Этого не было...
— То есть как не было?! Об орлах и орлятах распространялся?! И, наконец, сказал: «Да здравствует счастливый русский народ»?!
— Правильно...
— Кричать «Да здравствует русский народ!» — это самый что ни на есть голый, необузданный шовинизм. Теперь ясно вам, гражданин Смородин, что вы совершили классово враждебную вылазку...
С поспешностью, не поддающейся никакому описанию, работники райисполкома постановили: старого учителя, честно проработавшего 45 лет, из рядов сочувствующих исключить и поставить вопрос о немедленном увольнении с работы.
Решение это как громом поразило Ивана Александровича Смородина и всех, кто знал его и уважал. Единым взмахом пера был поставлен крест на человеке, который долго и честно работал на ниве народного просвещения. За что?
Терзания Ивана Александровича Смородина только начинались. На общем собрании учителей школы, где преподавал наш ужасный преступник, был в экстренном порядке обсужден вопрос «о контрреволюционной вылазке Смородина».
К стыду следует заметить, что большесосновское учительство не нашло в себе мужества отмести вздорные, нелепые обвинения но адресу своего товарища, всеми уважаемого педагога. Напротив, среди собравшихся обнаружились бойкие ловкачи, поспешившие присоединить свой голос к голосу глупцов и клеветников. Подхалимы зычными басами и баритонами стали кричать на Смородина, обвинять его во всех смертных грехах. Конечно, градом посыпались различные каверзные вопросы. Ехидные языки вопрошали, целовал ли до революции иконы учитель Смородин, кто посадил ему сад, зачем его жена ездила в колхоз, почему он поссорился с сестрой.
Собрание учителей постановило:
1. Просить область исключить Смородина из областной книги почета.
2. Просить область исключить Смородина из рядов учительства.
Грязный ком смехотворных и подлых обвинений против человека, повинного лишь в том, что в его груди билось горячее сердце патриота, разрастался с каждым днём. Президиум Б.-Сосновского районного исполнительного комитета решил, что ему невозможно оставаться безучастным, и в свою очередь проворно вынес решение: так как учитель Смородин выступил на предвыборном собрании «с вражеской агитацией, направленной на срыв избирательной кампании» (каково закручено!), — «исключить Смородина из районной книги почета учителей и просить президиум Свердловского облисполкома исключить из областной книги почета учителей, а также просить облоно о снятии Смородина с учительской работы, а также отвести Смородина из состава членов пленума райисполкома».
Позорное постановлена это подписали председатель Данилов и исполняющий обязанности секретаря Корляков.
Председатель райкома союза работников начальных школ Проскурякова, разумеется, также не пожелала оказаться в хвосте событий, послав со своей стороны в Свердловск ядовитую бумажку, в которой описывалось, как Смородин допустил антисоветскую выходку, как он сказал насчёт орлов и как шовинистически воскликнул: «Да здравствует счастливый русский народ!»
Из села Большая Соснова несусветная глупость, обильно сдобренная клеветой, поползла в Свердловск, в областной комитет союза работников начальных школ.
Казалось бы, здесь и конец всей этой истории. Можно было бы предположить, что в областном комитете сидят люди толковые, политически грамотные, способные положить предел бессовестной травле старого учителя. Но не тут-то было! Из Свердловска поехала в Большую Соснову инструктор союза Золотавина. Она обследовала вопрос, опросила обвиняемого и обвинителей и пришла к заключению, что в действиях злостных клеветников из Большой Сосновы ничего предосудительного нет. Так и надо поступать. Раз человек воскликнул: «Да здравствует русский народ!», значит, он шовинист.
Президиум обкома союза 7 января 1938 года постановил: «В виду неясности отложить вопрос на дополнительное расследование». Сие можно понять только так, что областной комитет союза не пожелал брать на себя ответственность в таком, по его мнению, деликатном деле. Посмотрим, подождём, как другие решат…
Иван Александрович Смородин, замученный травлей, в простоте душевной начал сомневаться в самом себе. Он начал думать, что ему и в самом деле лучше было бы не упоминать о русском народе.
Уважаемый Иван Александрович! Вы сказали очень хорошо, очень тепло — прекрасно сказали! Не стыдитесь ваших слов, не стыдитесь ваших чувств любви к великому и героическому русскому народу. Они вполне естественны и законны. Надо быть выродком или кретином, или врагом народа, чтобы не любить свой народ.
Тут всё ясно. Неясен лишь один вопрос: кто же организовал травлю честного учителя Ивана Александровича Смородина? Трудно предположить, чтобы здесь действовали только дураки, хотя и без дураков дело не обошлось. Несомненно, что Иван Александрович Смородин пал жертвой наглых действий врагов народа, попытавшихся скрыть свою подлинную личину под маской показной бдительности.
Нет никакого сомнения в том, что прокуратура призовёт к ответу виновников травли старого учителя».
Потом у нас еще были большие и маленькие пропасти, горнило самой ужасной войны, в которой мы победили, послевоенные голод и разруха, не помешавшие нам в итоге быть первыми в космосе, создать уникальную науку, построить БАМ и гиганты промышленности, создать тепличный инкубатор для общества.
И вот пришли 90-е с очередной попыткой физического уничтожения нашего народа и государства, на этот раз экономическим путем. ГКЧП, штурм «Белого дома», Останкина, шахтерские каски, голод, уничтожение всей промышленности, научной базы, социальной структуры, разгул преступности, беспредел во власти, локальные междоусобные войны, парад суверенитетов, массовая эмиграция на «сытый Запад», катастрофическое падение рождаемости, падения уровня здоровья и полная безысходность для простых людей.
Все это в комплексе должно было в очередной раз поработить и уничтожить народ, развалить государство, скинуть нас в бездну. Но, как всегда было в нашей истории, в самый критический момент появился новый лидер, который опять смог остановить неизбежное, сдвинуть эту огромную махину, Россию, в нужное направление, и, как и 70 с лишним лет назад, медленно и болезненно возрождать Россию, наш народ. Это был Владимир Путин. Не понадобилось нескольких десятков лет, чтобы, как в случае со Сталиным, на него обрушилась вся идеологическая машина Запада. Путин «получает свое» почти онлайн, без задержек. Но не менее злобно и масштабно. Еще бы, он сорвал очередные планы по уничтожению России и русского народа. Такое не прощается никому.
Но в арсенале Запада осталось еще одно оружие — испытание достатком. Замена в людях духовных ценностей материальными. Искушение животом и удовольствиями.
Если я не ошибаюсь, у американского фантаста Айзека Азимова был рассказ, в котором он обрисовал будущее западного общества потребления. Все люди проводили свое время в удовольствиях, катаясь на каруселях. Они настолько были заняты получением развлечений, что не замечали, как время от времени одна из соседних кабинок переворачивалась, и люди из нее летели вниз на переработку их в качестве ресурсов для беззаботного проживания остальных. Нет ничего бесплатного, за все надо платить. Платить своей жизнью, душой, моралью, системой ценностей, будущими поколениями, заветами предков, страной… Платить своей самостью. Эту цену никто не озвучивает вам, но в итоге вы сами ее осознаете. Но иногда бывает уже слишком поздно, и вы летите в очередную пропасть. Сейчас Россия проходит это испытание, а с ней и каждый из нас. И от того, что в итоге мы выберем, зависит не только лично наше будущее, но и будущее наших детей и внуков, будущее России.
Эпиграфом к этой статье послужил отрывок из рассказа протоиерея Андрея Ткачева «На краю». Я хочу привести его полностью.
Поверьте, он стоит того, чтобы прочитать его и задуматься.
На краю
Девушка плакала в зале регистрации международного аэропорта. Уже был сдан багаж, уже на руках был посадочный талон, а она плакала. Ничего удивительного. Девушки часто плачут, потому что жизнь непонятна, запутана и несправедлива. Потому что море не переспоришь. Сколько не кричи на него, как Демосфен, оно будет бросать свои безучастные соленые волны на берег и ухать раз за разом о бетонную набережную приморского городка. И часто, когда маленький человек стоит один на один перед непокорной жизненной стихией, слезы, такие же соленые, как морская вода, текут у него из глаз, не спрашивая разрешения.
Ее звали Оля, а его Озан. Озан по-турецки — «певец». Где они познакомились? Где и как он вскружил ей голову своими песнями? В социальных сетях, а потом по скайпу. Где ж еще? Жизнь в родном приморском городе такая скучная и однообразная, а турецкий соловей пел такие нежные слова, что смысл их не мог испортить до конца даже переводчик Google. Как сердцу не забиться учащенно! И телевизор, как назло, кормил страну уже не первый месяц турецкими сериалами. Там женщины благородны, а мужчины сильны и трезвы. Там уважают материнское слово и больше смерти боятся позора. Там природа смешала воедино и чаек, и море, и кипарисы, и высокое голубое небо, а история приправила от себя всю эту роскошь храмами, мечетями и крепостями. Это всё недалеко — всего лишь на той стороне моря, которое можно и переплыть, и перелететь, лишь бы была охота. И когда он «пропел»: «Приезжай», разве можно было отказаться?
Мать отпустила. А почему нет? Девушке нужно устроить жизнь. С кем ее здесь устроишь? За границей люди культурные, трезвые, работящие. Мелькнула мысль, что и сама она на старости станет «ханум» и будет пить кофе на белой мраморной террасе. «Езжай, дочка. Всюду люди живут».
Озан заказал билеты, и Оля поехала.
Когда вернулась домой, сомнений не было: нужно выходить замуж. Семья богатая, все красивые, как в сериале, принимали ее, словно она уже невестка. И дом большой, и чайки кричат, и воздух пахнет лимоном. Озан чуть-чуть говорит по-русски, а Оля за пару дней стала чуть-чуть объясняться по-турецки, как на экзамене, подглядывая в туристический разговорник. Только мама Озана сказала в день отъезда, а Озан перевел, опустив глаза: «Нужно будет ислам принять». После короткой паузы мать добавила: «Принимай ислам, и будешь мне, как дочь».
Что такое «принимай ислам»? Это очень просто. Скажи при свидетелях шахаду — и всё. Роксолана, та вот была дочкой священника — и то ислам приняла, а Оля всего лишь дочь рыбака и буфетчицы, никогда не ходившая в церковь, разве что крещенная в детстве. Мать мысли Олины подтвердила. «Чего плохого в исламе? Люди хорошие, Богу молятся. А Христу ты ничего плохого не делаешь. Какой тут грех?» После разговора с матерью последние сомнения испарились. Каждый день Оля с Озаном просиживали в скайпе, обсуждая будущую счастливую жизнь. И она уже учила язык, а он, по-восточному нетерпеливый, требовал, чтоб она приезжала скорее. Вся семья ждет, свадьбу уже готовят. Наконец билет в одну сторону был куплен.
Билет в одну сторону. «One way ticket». Была в 1970-х такая песня в стиле диско, текст которой в Союзе переиначили. «Мне за Синей птицей. Еду за тобой», — пел какой-то ВИА. Но Оля родилась позже, и если танцевала, то под другие ритмы.
«Билет в одну сторону…» «Мне за Синей птицей…»
При прощанье слез не было. Мать радовалась за дочь, дочь дрожала от предчувствия невиданных перемен, от ожидания счастья, от женского страха, от чего-то еще, но глаза у обоих были сухи. Слезы появились потом, в аэропорту. Они пришли внезапно, ни с того ни с сего. Вдруг закипело в груди, горячая волна поднялась к горлу и выплеснулась из глаз неудержимым потоком. Были ли это те слезы, которые столетиями лили девицы перед первой ночью с мужем, когда им при сальной свече расплетали косы? Были ли это слезы прощания с родной землей? Да кто ж его знает?! В женских глазах воды много. Женские глаза часто на мокром месте, а объяснить, что да как, слов не хватает. Металлический голос совершенно нечленораздельно, по-русски и по-английски, но равно непонятно, имитировал объявления о посадках на борт и окончании регистрации. А девушка, которую на той стороне моря ждал черноглазый жених, сидела на жестком стуле и выла, как дура, не понимая причины слез.
— Вы чего так горько плачете?
Рядом с Олей сел мужчина лет пятидесяти, весь седой и красивый, как голливудский драматический актер.
— Замуж выхожу, — с удивлением для себя самой сквозь слезы ляпнула она.
— Так что ж вы плачете? Радоваться надо.
— Я ислам принимать буду, — опять сказала девушка, удивляясь звукам своего голоса и еще больше — содержанию слов. Можно сказать, что сердце ее до сих пор ни секунды не страдало от будущей перемены веры. Так только — посомневалось чуть-чуть. Да и перемены никакой не было, потому что верующей ее никто бы не назвал. Она скорее принимала впервые чужую веру, нежели меняла свою на другую. Но вот язык заговорил неожиданные слова, и слова эти оказались правильным ответом — свидетельствовали о том вдруг прекратившиеся слезы. Словно от себя самой нежданно услышав ответ о причине горького плача, она вдруг поняла, что случилось, и в последний раз вытерла вдруг высохшие глаза.
— Ислам принимать? — мужчина посмотрел на нее внимательно. — Это нехорошо.
— Я сама знаю, — ответила опухшая от слез девушка и опять удивилась сказанному. Потому что ничего такого она еще минуту назад не знала.
— Я вот вам иконку дам.
Мужчина полез во внутренний карман пиджака.
— Божией Матери. Вы помолитесь ей. Она все управит.
Иконка была маленькая, ламинированная и называлась «Взыскание погибших». Как молиться, Оля толком не знала. Она просто стала смотреть на образок, и опять слезы, только не потоками, а двумя скупыми каплями, вытекли из ее глаз.
Мужчина ушел на посадку. Он ушел внезапно и не назвавшись, как и пришел. И Оля тоже через минуту встала с жесткого стула. Но не на посадку, а к выходу повели ее ноги. Как язык ее только что несколько раз кряду произнес правду, не сверяясь с головой, так и ноги понесли ее сами не в сторону дверей, за которыми начиналась взлетная полоса, а в сторону дверей с надписью «В город» и стрелочками, указывающими на остановку рейсовых автобусов.
«Русский человек любит подойти к краю и отшатнуться. Ему это надо — хлебом не корми. Русский человек не побежит от пропасти, но подойдет и глянет в нее. А потом, когда голова закружится и ужас охватит, бросится назад и всё поймет сразу, без слов. Вот так: не подойдет к краю — и всю жизнь ребенком проживет. А подойдет — и повзрослеет, упущенные годы в секунду догонит. Только опасно это. Ведь не все отшатываются. Многие падают».
Стюардесса, пухлогубая и розовощекая, свеженькая и милая, как сама весна, махала ручками в проходе и показывала — куда бежать в случае аварии. Глядя на нее, казалось, что в случае аварии все будут так же весело и легко бегать по проходам, как она сейчас машет ручками. Мужчина застегнул ремень безопасности и улыбнулся, глядя на стюардессу.
«Подойдет к краю и отшатнется. И всё же опасно. Многие падают».
«Боинг» стал выруливать на взлет. По ту сторону аэровокзала очередной автобус отошел от остановки. Белая, как снег, голова пассажира прислонилась к стеклу иллюминатора.
Протоиерей Андрей Ткачев.
18 ноября 2013 г.
http://www.pravoslavie.ru/65782.html.
Не предавайте Россию!
Информация